И тут рядом послышался стон. Тамара глянула на бледное безусое лицо — под ногой красноармейца кровянился снег. Девушка склонилась к бойцу. «Видно, ранили только что, кость перебили, гады», — чуть не плакала Тамара, накладывая жгут.
— Ничего, сероглазенький, до свадьбы заживет… — утешала она парнишку. — Потерпи немножко, потерпи… Ну что стонешь? Вон комиссару хуже, а молчит!
— Он синий, должно, помер…
— Не помер, еще поживу, — послышался глухой голос. — А ты и вправду не стони, к боли не прислушивайся. Легче станет!
Закончив перевязку, Тамара осмотрела остальных. «Надо перенести их с дороги. А то вдруг фашисты снова налетят? И так уж троих добили…» — думала она, оглядывая лес.
Неподалеку, плотно друг к другу, стояло несколько разлапистых елей, снега под ними не было. «Вот туда и перетащу…»
Девушка попыталась поднять сероглазого красноармейца, но обожженную спину охватила нестерпимая боль. Даже в глазах потемнело!
«Нет, так не смогу», — поняла Тамара и, взяв солдата за воротник шинели, потянула волоком. В глазах замельтешила багровая метель. Девушка сцепила зубы и зажмурилась так, что сквозь сжатые веки просочились слезы.
Перетащив раненых, Тамара опустилась рядом. Распухшие, искусанные губы кровоточили. Оглушающая боль в спине и ногах мутила сознание.
— Устала? — услышала голос комиссара.
Тамара посмотрела на него. На ввалившихся, покрытых рыжей щетиной зеленых щеках и на ровном, будто без переносицы, носу отчетливо проступили веснушки. «Не довезу, — подумала она и горько усмехнулась своей мысли: — Не довезу? На чем?»
— Нельзя тебе уставать, — снова заговорил комиссар. — Замерзнем мы! Беги за помощью… А я тут посмотрю…
Тамара тяжело поднялась. Северный ветер звенел одинокими стылыми листьями, гнал серые облака.
— Постой… Возьми у меня в кармане… Может, пригодится!
Тамара перевела взгляд на забинтованные руки и грудь комиссара, потом достала его наган.
— Теперь иди, — приказал он.
Девушка пошла, а комиссар, увидев ее багряные спину и ноги, зажмурился, с трудом одолевая стиснувший горло спазм.
— Птаха малая, как же ты дойдешь? Нет, надо самому, — прошептал он, поднимаясь. Но закружилась голова, деревья куда-то поплыли, и комиссар медленно осел на землю.
Тамара вышла на дорогу. Ноги не слушались, сердце билось натужно, кровь стучала в виски. «Плохо дело, — со страхом подумала девушка. — Так можно и не дойти… А как же раненые?»
Прошло больше часа. По сторонам дороги, словно в тумане, один лес и лес. Тамара шла неровно: то пробежит несколько шагов, то еле переставляет ноги.
Споткнувшись, она упала и долго лежала неподвижно. Затем все же попыталась подняться, но сил не хватило. Тогда Тамара закрыла глаза и поползла, ощущая дорогу локтями и коленями. «Какие холодные и жесткие кочки!»
Вдруг девушка очнулась. Над ней, закрывая полнеба, возвышался фашистский летчик… Черное дуло пистолета глядело Тамаре прямо в лицо…
Снова донесся гул вражеских самолетов, офицер вскинул голову. Тамара с трудом дернула из кармана наган комиссара. Гулко раскатился выстрел. Фашист упал.
Преодолевая слабость, девушка поднялась и с трудом пошла дальше. Потом снова упала, поползла…
А в это время по другой дороге, пролегавшей поблизости, шла с передовой легковая машина. Генерал задумчиво смотрел на скользящее мимо белое поле и думал: «Рано заснежило!»
Вдруг он подался вперед и указал на что-то шоферу.
— Смотри, кто это там? Ну, видишь? Останови-ка машину!
«Виллис», скрипнув тормозами, застыл. Генерал и водитель подошли к потерявшей сознание девушке, у которой на спине чернело обгорелое белье и багровели пузыри обожженной кожи.
Генерал легко поднял Тамару и понес к машине. Водитель сдернул с себя фуфайку и осторожно прикрыл спину Тамары.
— В санбат гони! — приказал генерал.
Машина понеслась. Генерал смотрел на сединки в обгоревших волосах Тамары и думал: «Без сознания, а ползла… Непостижимо!»
В приемно-сортировочном пункте медсанбата девушка пришла в себя:
— По дороге на Михайловку, у сожженной автомашины, тяжелораненые… Скорее…
И снова впала в забытье.
Хирург, хлопотавший около нее, распорядился:
— Посмотрите ее документы.
Старшая медсестра достала из кармана гимнастерки тоненькую книжечку.
— Комсомольский билет. Боже мой! Да она еще совсем девочка! Семнадцать лет…