— Не успели ребята… Наверно, передний люк был открыт… Вот и захлебнулись все сразу. Иначе б выплыли… Помните, товарищ капитан, как зимою на Днепре прапорщик Гулин демонстрировал выход…
Штанько помнил, как в январскую стужу на показных занятиях экипаж отрабатывал тему «Вытаскивание танков в зимних условиях из глубоководной преграды». Тогда на виду у батальона танк с экипажем рухнул под лед. Через полчаса машина стояла на берегу, а люди после купели отогревались в палатке. Но то был Гулин, лучший механик-водитель дивизии. Жаль, что он уволился в запас и переехал из военного городка в районный центр. Теперь он мелиоратор, работает на бульдозере…
Солдат прервал нить воспоминаний:
— Товарищ капитан, для верности кинем тросик. А?..
— Можно…
Водитель вынул из багажника трос и бросил его в полынью, вскоре — было слышно — крюк коснулся металла.
— Метра четыре…
Штанько промолчал… А что, если люки были закрыты? Тогда есть шанс, что танкисты живы. Изолирующий противогаз не хуже акваланга. Лишь бы ребята не растерялись, не попытались открыть люки…
Штанько взглянул на часы. Было без четверти пять.
— Едем!
И «газик», развернувшись, устремился в деревню, к тягачу, одиноко скучавшему у дороги. В расстегнутом полушубке, придерживая массивные очки, Штанько прытко нырнул в тягач, переключил рацию на передачу, торопливо заговорил:
— Десятый! Я — «Поиск». Восемьсот пятнадцатый найден затопленным. Координаты сорок четыре ноль восемь. Прием…
Секунда… Вторая… Как вечность… Волнение капитана Штанько передалось всем, кто находился в тягаче. Люди пододвинулись к передатчику, нетерпеливо ждали ответа.
Горячий, пахнущий чужим потом шлемофон был великоват, и Штанько, прижимая руками наушники, старался не пропустить ответа.
— «Поиск»! Восемьсот пятнадцатый в тысяча двухстах метрах юго-западнее Кирицы. Нужны три тягача. Прием.
Как в лесу во время грозы шумят деревья, так в ночном эфире дают о себе знать неумолкающие помехи. Сквозь свист и шум капитан услышал:
— Вам… придается… рота… лейтенанта… Мухлынкина…
— Спасибо.
— Действуйте…
Своим чередом шли учения.
Согласно вводной посредника «противник» ядерным ударом уничтожал роту. Рота лейтенанта Мухлынкина выходила из игры, но волею случая включалась в борьбу за спасение товарищей.
— Все! Хана! — вырвалось у Михаила Реги, когда машина с большим креном очутилась под водой и застыла сорокатонной глыбой.
На выкрик никто не отозвался. Потопление произошло так стремительно, что ни командир Юрий Свиданин, ни наводчик Ханс Сааг, ни тем более молодой солдат осеннего призыва заряжающий Борис Костоглод не смогли даже обругать механика-водителя, гнавшего танк наперерез колонне, а оказалось — навстречу своей гибели.
Был шок. Но длился он секунды, точнее, секунд пять, не больше. Высокая скорость, ровный гул дизелей, и вдруг такое ощущение, что машина с ходу, не сбавляя скорости, налетела на скирду соломы и скирда, не выдержав удара, взлетела в небо, под гусеницами вдруг распахнулась бездна, доверху наполненная водой. Вместо воздуха мощный компрессор с надрывным храпом всосал ледяную влагу, и двигатель захлебнулся.
Но танк влетел не в полынью. Полыньи бывают на зимних реках и озерах. Полынью можно заметить даже в такую темную мартовскую ночь, как эта. Танк попал в болотный плен, в трясину, которая замерзает лишь в трескучие морозы и оттаивает при первой же оттепели. Огромным вязким телом трясина сдавила теперь уже беспомощную машину. Так, пожалуй, удав сдавливает жертву. В такой ситуации экипажу надеяться не на что.
Это хорошо знал Свиданин, правда, знал из рассказов бывалых солдат, отслуживших и живших в гарнизоне.
Свиданин молчал. И Рега, уже чувствуя страх, повторил:
— Все. Хана…
Теперь, когда машина покоилась на дне болота, механик-водитель с кинематографической точностью, эпизод за эпизодом восстановил в памяти ход событий, предшествовавший этому печальному финалу.
Сразу по команде «Подъем!» он спешно оделся, помня, что здесь главное — аккуратно, без рубцов навернуть портянки (переобуваться будет некогда) и, конечно же, ничего не забыть. Заученно выхватив из пирамиды противогаз и автомат с подсумком, не отставая от ребят, Рега побежал к своей машине. Двери парка были раскрыты настежь, оттуда валил сизый дым сгоревшего соляра — это опередившие его механики-водители уже запускали двигатели. Он отстал ненамного — на какие-то секунды. Рука привычно легла на рукоятку включателя «пуск» — и сразу же, как живое существо, заворковало, вздрогнуло массивное тело машины. Рега не видел, но чувствовал, как ныряет в люк быстрый, как мышь, Борис Костоглод, как грузно вползает не по годам упитанный Ханс. Люк башни для него узок, и Ханс вслух кого-то ругает: дескать, черт то ли мешает ему занять место, то ли сузил отверстие люка.