Книжка Крыжицкого (в которой необходимо отметить динамичность и удачную образность слога) – не только выражение протеста против существующего положения, полезное лишь как еще одно орудие, таранящее бастионы академизма. Революционное значение имеют и многие из тех ее страниц, на которых автор намечает пути к строительству нового театра. Несмотря на свой анархо-идеалистический подход к вопросу о задачах и значении театра, Крыжицкий (пусть бессознательно) – об'ективно работает на коммунистический театр. Читатель, который сумеет и в данной области применить марксистский анализ, сможет извлечь из этой книжки много ценных и вполне своевременных замечаний.
Книги Лефов
Б. АРВАТОВ. Искусство и классы (М. Госиздат. 1923 г.).
В книге дан марксистский анализ буржуазного искусства (промышленного и станкового) и буржуазной эстетики – 3 статьи, 4-ая статья конспективно излагает позицию пролетариата по отношению к современным художественным течениям.
V. Факты
Б. Арватов. Страдающие бессилием
Был на двух выставках: 1) П. Кузнецова с Е. Бебутовой 2) сезаннят в Вхутемасе. При этом выяснил, что «назад к…» – не только лозунг, но реальнейший факт. Говорить о первой выставке почти не приходится. Кузнецов показал все старое, которое имелось у него в запасе: рафинированную стилизацию под «восток» без претензий на живопись, даже станковую: сюжетики с мистикой и ни грана работы над краской, изобретательства – сплошные перепевы реакционного шаблона. О Бебутовой сказать можно одно: нельзя выставлять, не умея даже владеть кистью: просто дамски – ученические, сезанновские и прочие зады. В выставочной рекламе об'является, что выставка поедет за границу. Это единственная смелость, допущенная авторами.
Зато на второй выставке каждая картина – потрясающая, необычайная в наши дни смелость. По крайней мере еще ни разу ни пришлось видеть, чтобы так открыто, на глазах у всех художники революционной страны подымали знамя реакции.
О безнадежных импрессионистских и пост-импрессионистских, скверно офранцуженных картинках Грабаря, Куприна, Осьмеркина, Фалька, Федорова упоминать не стоит, – они по-просту плохого качества.
Когда то сдвигавший формы, пробовавший хоть немного выдумать Лентулов, с честностью достойной удивления, стал работать под… Жуковского: добросовестные дворики с пленером, колоколенки прямые, деревца – одним словом, хороший материал для обвинения в плагиате со стороны «Союза русских художников».
Кончаловский, раньше висевший где-то между порченным Сезанном и порченным Пикассо, теперь бросил эти «метания юности» и твердо повернул назад: так спокойнее. Выставил натюр-морты, портреты, пейзажи, в хорошей эдакой прабабушкиной манере, – немного фактуры, чуть-чуть об'ему, – не дай бог, чтобы не подумали, будто сам выдумал.
Еще определеннее Машков, занявшийся не больше, не меньше, как trotm d'ocil'ями XVII-го столетия плюс имитация старых картин и фарфоровых статуэток: настоящий «плакат»: «Голосуйте за кончину искусства».
Когдатошние футуристы, Древин и Удальцова, производят впечатление людей, изо всех сил старающихся что-то выдумать, – в этом их отличие от всех других. Однако, выдумали они – увы! – пуантиллизм… вдобавок порядочно испачканный чем-то очень серым.
По поводу выставки вспомнил разговор с Осьмеркиным, который с удовлетворением говорил о всей своей компании: – «О, знаете, мы вечно в движении, мы идем, – подождите, скоро дойдем… до голландцев».
Счастливый путь, господа!
Вышел на улицу и только тогда снова узнал, что все это – в 1923 г.
С. Ютневич. Сухарная столица
«Сухарями сохнут столицы».
В мае 1923 года в помещ. Музея Художественной Культуры художник Татлин сделал попытку реализации драматической поэмы Хлебникова «Зангези».
«Задача тем особенно трудная, что „Зангези“ не пьеса, а поэма и что ее нужно было инсценировать т.-е. изобрести или точнее, найти в ней действие» (Н. Пунин. Жизнь Искусства N 20).
Да если Татлина мы можем назвать «Хлебниковым от живописи» то здесь ему предстояло преобразиться в «Хлебникова от театра» или вернее «Хлебникова от движения».
Этого не случилось. Спектакль был мертв. Точнее спектакля не было. Афиша гласила: «действуют люди, вещи, прожектора». Бездействовало все. Уныло бродил прожектор по умному «контр-рельефу» Татлина, не оживали малярно выполненные дощечки с Хлебниковской заумью, спускавшиеся по тросу, глухо падало и отскакивало порой гениальное слово от ничего не понявшей и отупевшей от 3-х часового сидения, публики. Бездействовало все, ибо не действовали обещанные «люди».