Вышли сыновья, схватили копья, побѣжали отъ самой двери. На бѣгу подхватили арканы, перекинули свиткомъ черезъ плечо. Айванъ съ женою еще сидятъ на берегу. Миновавъ его, побѣжали по берегу, гдѣ суетятся работающіе; прыгнувъ съ берега, перебрели черезъ воду къ киту. — «Прочь, прочь! Уйдите отсюда!» Машутъ копьями во всѣ стороны, толкаютъ то тупымъ, то острымъ концомъ…
— «Перестаньте, перестаньте! Сперва убейте: заставьте уйти[64] потомъ отнимите кита!» кричитъ Айванъ съ берега — «Не буйствуйте съ людишками! Идите, идите сюда!» Они какъ будто глухи. — «Хорошо! — говоритъ, принесите нужное для борьбы!» Работники принесли изъ шатра моржовую шкуру и двѣ моржовыя голени. Разбилъ на острые осколки, въ разостланную шкуру набилъ осколки кости остріемъ вверхъ, воткнулъ полукругомъ; только мѣсто, гдѣ встать, свободно. Натеръ шкуру китовымъ жиромъ. Покончивъ всѣ приготовленія, всталъ на мѣсто… Братья, отталкивая копьями, остались одни у кита; иные попадали въ воду; бывшіе на челнокахъ чуть не утонули и поспѣшили вернуться на берегъ. Стоятъ на китѣ, рѣжутъ китовину. Отрѣзываютъ куски величиной съ моржа, перебрасываютъ прямо на берегъ. — «Идите, идите сюда!» Старшій братъ говоритъ: «Пойду-ка я!» — «Или я!» отвѣчаетъ младшій братъ. Старшій говоритъ: — «Нѣтъ ужъ, я!» Младшій возражаетъ. — «Нѣтъ ужъ, лучше я! Прошу тебя, послушайся! Пусть лучше я! Пусть ты будешь на этотъ разъ вмѣсто старика!»… — «Хорошо! — говоритъ старшій, — но можетъ и не удаться!..» — «Посмотримъ! — говорилъ младшій, — кто знаетъ?» — «Я говорю, быть можетъ, не будешь въ силахъ. Пусть, я посмотрю, ибо ты, какъ ребенокъ!..» А между тѣмъ, они словно близнецы, ибо родились въ одно и то же время. Разница нѣсколько дней. — «Все равно, настаиваетъ младшій, — пусть попробую! Ибо стыжусь отцовского погруженія подъ жиръ… Пусть я! Если ты схватишься съ нимъ, буду бояться вернуться домой…» «А что если скажетъ отецъ: „А этотъ какъ?..“ Пусть лучше я!..» — «Хорошо, хорошо! Я не спорю. Пусть ужъ ты!» Айванъ стоитъ на скользкой шкурѣ, словно вбитый въ землю. — «Эй, вы, пустословные![65]. Торопитесь! Покажите, какіе вы!» Прыгнулъ младшій братъ съ кита далеко на сухой берегъ, какъ будто полетѣлъ на крыльяхъ, попалъ ногами прямо на моржовую шкуру. Какъ будто прильнули къ ней (ноги). Айванъ говоритъ — «Кто? Ты? (начнешь…)» — «Нѣтъ, ты!» — «Пусть ты, если ты отниматель!» — «Ладно, согласенъ!» Всталъ Айванъ недвижно. Схватилъ ча́wчу[66] Айвана. Какъ ни напрягается, какъ ни усиливается, не можетъ, — недвиженъ, какъ пень. Неторопясь, ощупываетъ руками, откуда бы схватить, медленно примѣривается. Наконецъ наставилъ ладонь, какъ топоръ, ударилъ по шеѣ. Голова отскочила, какъ волчокъ, тѣло же стоитъ недвижно. Товарищи Айвана стоятъ вокругъ и смотрятъ. Все же убилъ, упало. Жена Айвана, — увидѣвъ, какъ покатилась голова, убѣжала, не глядя куда. Прыгнулъ обратно къ товарищу на китѣ. Окончивъ, понесли. Ну и ноша же. Принесли, бросили у входа на землю. Шатеръ затрясся отъ вѣтра. — «Кака! — говорилъ отецъ. — Принесли таки!» (ибо понялъ, что убили). Старшій братъ говоритъ — «Да, рукой ребенка…» Отецъ говоритъ: —«Э, э! Зачѣмъ же убили? Вы не привели вѣдь живьемъ! Очевидно, вы еще плохи!..» Старшій говоритъ — «Я вѣдь говорилъ: — пусть лучше я самъ!» Младшій говоритъ: — «Да, но я еще ребячески — неразуменъ!..»
На слѣдующій годъ богатыри проводили конецъ лѣта — на горныхъ пастбищахъ, далеко отъ моря. Отецъ говоритъ по первой заморози: — «Что за диво! Соскучились объ морской пищѣ. Ибо это наше старинное питаніе»[67]. — «Какъ же стадо? — говорятъ сыновья. — Но все равно! погонимъ его предъ собой!» — «Нѣтъ! отвѣчаетъ отецъ. — желая морского мяса, постерегу стадо одинъ, въ ожиданіи!..» Ушли сыновья на море. Какъ только ушли, ночью коряки угнали стадо. При старикѣ одна жена. Другая давно ушла. Старикъ и старуха въ сторону не убѣгаютъ, ходятъ среди стада. Наслѣдники тѣхъ самыхъ коряковъ, которыхъ когда-то ограбилъ Эле́нди, гонятъ его стадо обратно. Но старикъ и старуха ходятъ въ стадѣ. Быки все время хотятъ пребывать вмѣстѣ, не разбредаются въ стороны, тѣснятся вокругъ стариковъ. Пасутся-ли на моховищѣ, или лягутъ на отдыхъ, такъ плотно окружаютъ, что со стороны ничего не видно. Коряки не замѣчаютъ ихъ, поютъ, смѣются, гонятъ стадо. Отъ добычи имъ весело. 40 человѣкъ коряцкихъ воиновъ. Второй разъ ночуютъ безъ крова. Старикъ озябъ, чуть не замерзъ, ибо во время порозованія оленей[68]. Коряки разводятъ огонь, варятъ пищу. У старика ноги озноблены, отъ голода печень болитъ[69]. Старуха говоритъ — «О, мы не можемъ идти! Завтра упадемъ. Ноги у тебя отморожены. Голодъ, усталость, тоска… Умремъ завтра!..»[70]. — «Нѣтъ, нѣтъ, подбодрись! — говоритъ мужъ. Теперь дѣти вернулись домой, погонятъ за нами по слѣду!..»
67
Еще лѣтъ 80–100 тому назадъ оленеводство было сравнительно мало развито, и главная масса племени существовала морскими промыслами.
68
70
Въ этихъ словахъ заключается приглашеніе къ самоубійству, ибо по исконнымъ чукотскимъ понятіямъ, гораздо приличнѣе кончить жизнь отъ собственной руки, чѣмъ дожидаться безславной смерти отъ изнурительной болѣзни, или голоднаго истощенія.