Но не подумайте, что он искал именно… как бы это выразить? Фанатов Голубой Орхидеи и Сибирских Мышек. Это всего лишь одна из групп, подходящих для проповеди. Для него был важен любой, кто страстно желал чего-то запретного. Кто имел тайное желание, осуждаемое в том или ином виде обществом. Или просто презираемое. Иначе говоря, он искал тех, кто испытывал невроз, вызванный табу.
Эти вечные неизменные табу, на которых строится мораль и культура человеческого общества. Они заставляют нас отказываться от естественных животных желаний, вызывая неврозы и калеча животную природу. Вроде так говорил Юнг. Или Фрейд. Не помню. Запомнил я только одно — человеческая личность достигла такого развития не просто так, а благодаря своему уродству. Как бывает у слепых, когда у них развиваются слух и чувство равновесия. Но более приемлемой будет аналогия с кастратом, монахом-целибатом, который, лишившись возможности расходовать свою агрессию и сексуальную энергию, вынужден направлять ее на созидание и искусство. Вывод получается довольно оскорбительный, но точный. Человек — это кастрированное животное, сублимирующее жестокость и сексуальность. А кастрируют нас — табу. Именно так он и сказал, присев рядом со мной на лавочку:
— Нас кастрируют!
— Что, простите? — я с угрозой и страхом посмотрел на незнакомца. В первую секунду решил, что он педофил, и намекает на грозящую нам судьбу. Но тотчас же удостоверился в своей ошибке. Ему было совершенно не интересно ничего, кроме книги, которую он читал и, как ни странно, меня. По его глазам я понял — эфебы и лолиты ему безразличны. У этого человека было иное извращение. Он вздохнул и поднял глаза от книги.
— Нас кастрируют. Не в смысле ножом или химикатами. Нас кастрируют здесь! — он постучал пальцем по виску. — Начиная оттуда, — и указательный палец, оторвавшись от виска, вытянулся в сторону школы. — Даже ещё раньше. Всё закладывают в голову. Все запреты. Куча запретов. Общество, религия, государство. Они подавляют нас.
— И правильно делают! — буркнул я. — Что же за бардак начнётся, если каждый будет делать, что ему вздумается.
— А вам есть дело до каждого? — прищурившись, посмотрел он на меня. — Ведь всё равно всё получают только избранные. Не каждый… Но избранный. Почему этим избранным не должны стать Вы?
— Что Вы имеете в виду? — я был слегка озадачен. В большей степени тем, что отчасти был согласен с большинством слов незнакомца, но отчего-то мне отчаянно хотелось ему возразить, но никак не находилось возражений. И наконец я выдавил: — Если вы собираетесь задвигать мне что-то про бога или политику, мне не интересно. Что у вас там? Что-то вроде библии? Только вчера прямо под дверь приходили. Сначала коммунисты со своей агитацией, потом свидетели Иеговы. Или наоборот. Я их не различаю.
— Мне плевать на выдуманного бога или революцию, — фыркнул незнакомец и вновь уставился в свою книгу. — Мне гораздо интереснее, чего Вы хотите. Что Вы хотите? И, да! Вы правы! Это что-то вроде библии. Для вас…
На этих словах он захлопнул книгу и, взглянув мне в глаза, повторил:
— Чего Вы желаете?
Я промолчал в ответ.
— Вы не сможете произнести вслух, — засмеялся он, отложив книгу и вставая со скамейки, собираясь уходить, — не можете говорить, потому что язык отрезан. Ты кастрирован. Изувечен, изуродован, бессилен, импотент. Как ни называй, суть одна. Вопрос лишь в том, хочешь ли ты исцелить увечья? Подумай о том, чего ты хочешь
— Ага! Как же! — я скривил рожу и усмехнулся. — Не хватало мне психотерапевтов доморощенных. Что дальше? Оставишь визитку и номером?
Он ушёл, не ответив на окрики. И лишь когда незнакомец исчез из моего поля зрения, я заметил книгу, которую он читал. Дурак забыл ее на скамейке. Я не собирался бежать за ним, чтобы вернуть её. Взяв книгу в руки, я ради праздного интереса решил пролистать, и… холодный пот прошиб меня с первых же страниц. Это была не книга, а альбом. Альбом с фотографиями. На них были девочки, как раз из той школы, рядом с которой находился сквер. Некоторые из тех, кого я увидел на фото, прямо сейчас бегали с подружками около входа и резво побежали внутрь, как только раздался звонок. Я с первобытным ужасом захлопнул альбом и огляделся, не было ли кого поблизости, кто мог разглядеть содержимое. Проклятый незнакомец! Если бы я знал раньше, я бы сам оттащил его в ближайший участок милиции. Но… Но что мне теперь делать? Я слишком часто ошивался в этом сквере. Моё лицо уже примелькалось. А тут. На фото эти девочки из школы. И я держу наполненный ими альбом в руках. На нем мои отпечатки. Меня могли видеть с ним в руках!