— Может всё-таки показалось?
— Два раза показалось?
— А при дяде Мише тогда чо?
— Испугалось. Не знаю. Может, последний раз дверцей хлопнул сильнее, чем нужно.
— И что теперь делать?
— А хер его знает.
Вечером Иван поставил в угол комнаты табурет и, аккуратно сложив на нём сперва джинсы, а затем толстовку, придавил конструкцию двухтомником Пикуля. Несмотря на пережитый стресс, уснуть удалось быстро, даже без помощи «Нечистой силы».
Единственный плюс подобной работы — экономия на снотворном. Нервы преобразовались в сон — тягучий, почти бесконечный. Снились Калитину не злополучные джинсы, а все этапы его трудового пути: от подсоба к резчику, а следом — к печатнику. И заново, заново, заново. Иван таскал, резал, заправлял бумагу, печатал, но листы выходили из машины необрезанными и девственно белыми. Его раз за разом разжаловали в подсобы, и восхождение начиналось опять. Поутру Иван так и не сумел вспомнить, сколько подобных цепочек прошёл перед пробуждением.
Когда, открыв глаза, он первым делом посмотрел на шкаф, то увидел, что толстовка и книги лежат, как и прежде, на табурете, а джинсы натянуты рядышком во всю длину и объём, только пуговка на поясе и ширинка оставались издевательски расстёгнутыми. Иван подскочил, точно заранее готовился к такому исходу, и с лёту вмазал по брюкам кулаком. Его развернуло — штаны не оказали ни капли сопротивления, будто просто парили в воздухе.
Грубо, но весело матерясь, Калитин натянул их на себя и пошёл пить чай. Если не можешь сопротивляться — поддайся и получай удовольствие. Раньше бы он сказал, что это тезис для проституток, но в последнее время Иван всё чаще пересматривал свои старые убеждения — не он ли отдаётся за копейки целиком, всем телом с ног до головы каждый божий день?
Вечером Калитин взял в ларьке бутылку без акцизки, кильку в томате, где количество пар глаз превосходило количество рыбок, и достал с единственной уцелевшей антресоли последнюю банку солёных огурцов. На работе Иван намекнул мужикам, усиленно хлюпая носом, что чувствует себя неважно — в горле першит, и сопли текут — так что путь к отступлению ему был обеспечен. Не выйдет на работу — скажется больным. Оставалось только ждать, и провести время ожидания он собирался с максимальным комфортом. Набрасывая на толстую краюху чёрного хлеба ржавых и худых рыбин, Калитин выпивал рюмку неароматной жидкости, замирал, будто прислушиваясь к ощущениям внутри, и только тогда закусывал.
Со штанами, брошенными в том же самом углу, не происходило ровным счётом ничего. Подрезая огурчики на деревенский манер дольками-четвертинками, Ваня досадовал на себя за эту авантюру. Отключился он, не досидев пару минут до будильника, но не от водки, а от усталости, и, когда дребезжащий монстр всполошил Ивана с пустой рюмкой в кулаке, в шкафу уже стоял силуэт человека, только «обрезанного» по грудь.
Брюки были натянуты и застёгнуты. Кофта же, почти натурально расширялась до груди, но рукава и капюшон свешивались, заламывались назад, словно одежда была пачкой, а человек внутри неё — сникерсом, и кто-то отхватил от него добрую треть. Иван налил себе рюмку — водку так и не удалось одолеть до конца — и, приподняв её навстречу костюму, будто чокаясь, опрокинул в себя.
«Мир, дружба, братство, свобода, равенство, жвачка…» — провозгласил он и попытался обнять одежду, тотчас опавшую к его ногам.
Калитина это неожиданно разозлило, как если бы он на самом деле надеялся почувствовать ответное объятие, а в ответ был безжалостно отвергнут. Сон с него сняло как рукой, а значит сачковать работу смысла не было — не отдохнёшь и денег не заработаешь.
Сил пешкодралить Иван в себе не нашёл и, приготовившись получать за опоздание, дождался автобуса. Он едва втиснулся на заднюю площадку, где было ещё тесней, чем обычно. Над ним, почти касаясь лица, нависли тяжёлые рыхлые груди. Их обладательница вела житейский разговор, из тех, что случаются сплошь и рядом, и похожи друг на друга все, как один. Кто-то от кого-то ушёл, скандал, мордобой, мама в слезах. Самое забавное, что эти малоинформативные подробности всегда удивительно интересно слушать, особенно, если повезло с рассказчиком.
Отдавшись ритму переваливающегося по кочкам автобуса, Калитин слышал и не слышал в полудрёме журчание диалога, пока его не привёл в себя неожиданный комплимент.
— Поди ж ты, теперь и бродяг сажают. Зачем это? У него времени свободного много, пущай прогуляется да повыветрится, — поддакивания со стороны поддали спичу жару, — воняет потом, краской или ацетоном каким-то, землёй воняет, будто из-под неё и вылез, червь.