Но, надо было еще наращивать скорость по приему и передаче. Радиокласс был жутко холодный, он не отапливался и на улице, казалось, было теплее, чем в нем. Я сидела, такая несчастная, но стойко переносящая трудности и лишения, в шинельке и рукавичках, в холодном классе, прижимаясь к теплому боку радиостанции и слушала-слушала-слушала писк в эфире и писала всякие там букво-циферки. Для утешения своего и придания значимости, я представляла, что я радистка Кэт и сейчас нахожусь в тылу врага. От меня зависит судьба Родины. Похоже, что я была не очень самоотверженная и не совсем осознала всю значимость, поэтому на каком-то часу приемо-передачи суперсекретной информации, радистку сморил сон, я поклевала-поклевала носом и позорно уснула рядом с теплым приемником.
Сквозь сон я услышала какой-то грохот, ничего не понимающая, сонная, я вскочила на ноги и прямо перед собой увидела начальника штаба бригады Мартиросяна, за каким то хреном решившего обойти свои владения. Выпучив на него свои сонные глаза, видимо я думала этим его ввести в заблуждение, я все-таки четко отрапортовала кто я и что тут делаю. Самый лучший из армян, грозный Мартиросян, улыбнулся, похлопал меня по плечу, сказал: «Молодец, занимайся». И ушел. Я, вся такая офигевшая, рухнула на табурет. Морзянку я выучила, скорость нарастила, приняла присягу и начала с чувством, толком и расстановкой отдавать долг Родине-матери. Трудности меня, однако, подстерегали на долгом пути службы еще не единожды, но это уже были совсем другие истории.
ЧАСТЬ 2. ПЕДАС…
Я отдавала Родине долг уже месяца три, позади была присяга, и первые учения и даже похороны Леонида Ильича… Вполне самостоятельный матрос первого года службы Пшеничко заступила на вахту на радиостанцию на 12 часов. Утром пробежаться по снежку до Узла связи было легко и приятно. Но погода на полуострове непредсказуема и капризна. Зимы на Камчатке теплые, но очень снежные, кто жил на полуострове, тот знает, что если началась пурга, то конца и края ей не видать, это может продолжаться от 3 дней и дольше. Заметало снегом все, что заметалось. Отвахтив свои полсуток, в 21 час, я сдала вахту и собралась домой. А погодка преподнесла сюрприз, с обеда разбушевалась пурга. Снегом замело почти все здания на территории части. Моряков в такую погоду не выпускали за пределы команды. Не видно было даже свою протянутую вперед руку.
Дежурил по узлу связи мичман Педас, прозванный моряками пидарасом, полностью соответствовавший своей фамилии, противный и злой. Ребята просили его оставить меня ночевать на Узле связи, в канцелярии, но Педас был неумолим, нагло глядя на меня, сказал: «Она не на танцульки приехала!», и еще что-то там про трудности и лишения… Устав за много лет службы читал. И помнил. Я же была гордой птицей, схватила свою шинельку и, глотая слезы, вылетела на улицу.
Как я преодолела сугроб, который намело прямо у двери, в два с половиной метра, я сама до сих пор не понимаю, я перевалилась через него и поползла (идти было невозможно) в сторону общежития. Жилище наше находилось на территории части, всего в трехстах метрах от узла связи и по хорошей погоде ходу то 5–8 минут, но при такой пурге я ползла домой 2 часа. Мело так, что было непонятно где небо, где земля, я карабкалась на сугробы, потом сваливалась с них и упорно пыталась двигаться вперед. Меня отметало обратно, с левого боку от себя я слышала уханье и глухое ворчание океана и понимала, что ползти надо вдоль этих звуков. Забравшись на очередной сугроб, я рухнула вниз и напоролась щекой на сухие бодылья, торчащие из- под снега. Наконец-то, размазывая сопли, слюни, слезы и кровь по своим юным девичьим щекам, я доползла до нашего стойбища. А его-то и не было! Одна труба торчала из-под снега. И все.
Поревев еще немного рядом с трубой, я определила место нахождения двери, и, поминая недобрым словом Педаса, теперь-то окончательно убедившись, что фамилия его совершенно правильно переиначена моряками, стала копать руками снег. Откопав дверь до середины, я стала тарабанить в нее, погребенные под снегом Галка и Тонька толкали дверь изнутри, наконец отжали ее, и я рухнула кулем вниз к их ногам. Галка, увидев моя физиономию, решила, что меня убили. Потом они меня отпоили чаем, мы еще долго ругали Педаса пидорасом… и наконец уснули. Три дня бушевала пурга, через три дня все стихло, пришли моряки, эдакие Чипы и Дейлы, откопали нас и извлекли на свет Божий. Галка рассказывала на Узле Связи всем как ей меня было жалко, когда я плакала, как обиженное дитя, все жалели меня и ненавидели Педаса.