Оставалось лишь продолжать говорить о новостях дня, задавать вопросы, вроде того, что теперь поделывают Элен или мой сосед, где бродят Хуан и Телль, - и так до без двадцати трех, чтобы не прийти в музей слишком рано. Можно еще было прервать хождение вдоль номера и раз-другой попробовать пройтись поперек, хотя для маневров в этом направлении места было мало, и рассказать Николь о м-ре Уитлоу и о Гарольде Гарольдсоне, о том, как оказалось, что Гарольд Гарольдсон родственник м-ра Уитлоу, и о том, как глыба антрацита через м-ра Уитлоу переплелась с необычно активным посещением зала номер два анонимными невротиками. Вдобавок (о чем-то же надо было говорить до без двадцати трех) Марраст полагал, что ему пора подумать о работе над монументом, кстати, он уже довольно точно представляет себе, какой будет статуя воображаемого Верцингеторига, а именно - как первая наметка, - соотношение "пьедестал - статуя" будет перевернуто, вроде как в структуре Дворца Дожей в Венеции; Николь, наверно, хорошо его помнит, ведь они посетили Венецию в конце этой весны и она, казалось, была так довольна - до того вечера на шоссе Венеция Мантуя, возле красных домов, когда она вдруг погрустнела, как если бы в открытке, присланной Хуаном и Телль из какого-то города, где Хуан работал, из Праги или Женевы, открытке с медведями и гербами и, как всегда, с одной дружеской фразой, содержалось тайное послание, которого там, вероятно, не было, но которое Николь примыслила, как это часто бывает, и красные дома у дороги остались в памяти Марраста приметой этого часа, когда все дошло до состояния перенасыщенности, и не потому, что прежде нельзя было заподозрить, что Николь грустит или расстроена, но просто до тех пор ее охлаждение к нему не мешало им разговаривать, и по вечерам посещать вместе столько разных мест в стольких городах, и ходить по мостам, и пить кофе в парках. Итак, возвращаясь к Верцингеторигу, в этой статуе традиционные элементы будут радикально перевернуты, и это неоспоримое пластическое и визуальное новшество, по убеждению Марраста, выразит динамическую трактовку галльского героя, который будет, как древесный ствол, вырастать из земли в самом центре площади Аркейля, держа в обеих руках, вместо бесконечно пошлых меча и щита, столь удобных для голубей, основной объем глыбы, и тем самым средствами скульптуры будет заодно дано перевернутым традиционное несоответствие между скрытой и видимой частями айсберга, что Маррасту всегда казалось символом злобного коварства природы, и, хотя между айсбергом и героем Алезии весьма мало общего, коллективное подсознание наверняка получит по подспудным каналам сильный шок, а в плане эстетическом - приятное удивление при виде статуи, которая поднимает к небесам самую тяжелую и скучную часть себя самой, косную материю существования, устремляя к лазури грязную, плачевную свою основу в истинно героическом преображении. Разумеется, все будет чистой абстракцией, но муниципалитет на соответствующей таблице укажет жителям Аркейля имя героя, которому посвящен памятник.
- Калак и Поланко, как всегда, спорили, - говорю я Николь, - но на сей раз большой новостью было то, что они делали это на английском языке в переполненном вагоне метро, спорили о ласточках - думаю, ради практики.
- И можно было что-то понять? - спрашивает Николь.
- Ну, они говорили достаточно внятно, чтобы несколько пассажиров слушали их вытаращив глаза. Была там одна дама, of course в розовом платье, она непрерывно озиралась, будто надеялась увидеть стаю ласточек посреди станции "Лестер-сквер", которая, наверно, находится под землей метров на тридцать.
- Но о чем они могли спорить, говоря о ласточках? - спрашивает Николь, очищая кисточку.
- Об их привычках, засовывают ли они головку под крыло, глупы ли они, являются ли млекопитающими, вот в таком роде.
- Когда они спорят, они такие забавные, - говорит Николь.
- Особенно по-испански, так и видно, что они это делают для развлечения. А по-испански они тоже говорят о ласточках? Надо бы спросить у моего соседа, в Аргентине, наверно, полно ласточек, и это прекрасная тема для разговора.
- У моего соседа или у Хуана, - говорю я. - Эта южная страна неплохо среди нас представлена.
Николь ничего не отвечает, опускает глаза и опять принимается чистить кисточку; с каждым разом все хуже, с каждым разом мы все больше приближаемся к той точке, где надо весьма осторожно плясать вокруг этого имени, стараясь его не произносить, прибегая к намекам или перечислениям, никогда не называя прямо. Но когда она сказала "мой сосед", кого же она имела в виду? Зачем надо было мне произносить это имя? Однако, если мы его больше не будем упоминать, как быть с этим черным колодцем, с этим жутким омутом?
До сих пор нас спасали вежливость и привязанность. А теперь не будет ничего, кроме ласточек?
Конечно, споры не ограничиваются только ласточками, как может убедиться всякий, понимающий наречие дикарей.
- Из всех, кого я знаю, вы самый большой бурдак, - говорит Калак.
- А вы - самый большой финтихлюпик, - говорит Поланко. - Меня обзываете бурдаком, но видно, что сами-то никогда не глядели на свою рожу в зеркало.
- Вы, дон, хотите, видно, со мной подраться, - говорит Калак.
Оба смотрят друг на друга со зверскими минами. Потом Поланко вынимает из кармана мелок и пишет на полу "дурак".
- Вы самый большой бурдак, - говорит Калак.
- А вы самый большой финтихлюпик, - говорит Поланко.
Калак подошвой туфли стирает "дурака". Похоже, что они вот-вот сцепятся.
- Вы просто хотите со мной подраться, - говорит Калак.
- Вы стерли моего "дурака", - говорит Поланко.
- Стер, потому что вы обозвали меня финтихлюпиком.
- И опять обзову, раз уж на то пошло.
- Потому что вы - бурдак, - говорит Калак.
- Бурдак все-таки лучше, чем финтихлюпик, - говорит Поланко.
Поланко вынимает из кармана перочинный складной ножик и сует его под нос Калаку, который и бровью не ведет.
- Теперь, дон, вы мне заплатите за ваши слова, что я бурдак, - говорит Калак.
- Я вам заплачу за все и сотру всякого вашего "дурака", - говорит Калак.
- Тогда я выполощу этот ножик в вашей требухе.
- Все равно вы бурдак.
- А вы жалкий финтихлюпик.
- А такому бурдаку, как вы, надо стереть всех "дураков", хоть бы он вытащил ножик с шестью лезвиями.
- Я вам сейчас как всажу этот ножик! - говорит Пояанко, сверля его взглядом. - Никто не сумеет стирать моего "дурака"