Аржакову было не до Ванькиной придури. Он принимал почтенного гостя — Джона Тревельяна из Сиднея. Австралийцы имели своего «мамонта» — тасманского волка, от которого не то что туши в вечной мерзлоте, а вообще почти ничего не осталось — только заспиртованный детеныш в музее. Как ни бились, а образцы ДНК, добытые из экспоната, оказались непригодными для опытов. Но упрямый Тревельян не сдавался — и вот сейчас вез в Якутск террариум, в котором сидели две большие крысы. После того как фрагмент генома сумчатого волка ухитрились встроить в геном эмбриона мыши, дело пошло на лад, и дальше опыты проводились на крысах. Эти две были третьим поколением. И от Тревельяна ждали советов по мамонтовой части — может, и впрямь следует использовать какое-то мелкое млекопитающее, прежде чем браться за слоних.
Австралиец прожил в Якутске почти три месяца, пристрастился к строганине и кумысу, накупил мехов, ходил в добытой непонятно где расшитой шубе, и никто не рискнул сказать ему, что это свадебный наряд якутской красавицы. Он также посватался к Саяре Даниловой, и веселая аспирантка принялась морочить ему голову, пока не вмешался законный жених — Эргис, которому Аржаков за такое отчаянное вмешательство устроил хорошую головомойку в своем кабинете.
— Ты сам набрал молодежь, сынок. Вот и не удивляйся, что в институте страсти кипят, — сказал на это Аржаков-старший.
— Чему-то новому можно научиться только у молодежи, — ответил Софрон, которому на днях исполнилось сорок пять.
Но в результате, насмерть переругавшись, а потом помирившись с Но Пуангом, Тревельян настоял на том, чтобы использовать вместо мышей коз. И уехал, когда первая коза с подсаженным фрагментом генома дала подходящий клеточный материал.
Потом Ванька Попов, плохо понимавший, чем занимаются в институте, полез с кулаками на Тускула Кытчиева, вкатившего Люське слоновью, как и полагается, дозу снотворного. Пришел Аржаков, выругал Ваньку и прогнал из слоновника.
Предстояла тонкая операция — через микроразрез, запустив крошечного робохирурга, достать Люськину яйцеклетку. Потом ту же операцию проделали с Бетти. И через сутки им вернули яйцеклетки с подсаженной ДНК. Теперь оставалась гормональная терапия.
На Ваньку и Алтану возложили обязанность брать пробы слоновьих экскрементов каждые два часа. Будь Ванька подипломатичнее — уговорился бы с Алтаной, составил бы график, чтобы ночью хоть четыре часа поспать. Но он был сердит на всех, и особенно его раздражала Саяра, приходившая ставить слонихам уколы.
Наконец стало известно: обе слонихи в интересном положении. Тут-то настал Ванькин звездный час. Он ухаживал за Люськой, как мать за болезненным младенцем, вовремя давал витамины, водил на прогулки, сам смастерил ей попону и порывался изготовить войлочные сапоги. А уж как он истреблял блох, чьи укусы даже толстокожему слону неприятны, — это была эпопея, достойная Гомера.
Люська носила свое дитя двадцать один месяц, Бетти — двадцать два. Для принятия родов вызвали лучших ветеринаров Якутска. И вот, наконец, на свет появился первый мамонтенок. Когда он обсох, стала видна светленькая шерстка. Радость в институте была неимоверная.
— Они вернутся, они вернутся! — повторяли, как заклинание, слова Аржакова, которые впору было вывешивать в виде большой голограммы над институтом прикладной биологии на берегу Соленки.
Вскоре малыш, которого назвали Бойбур, стал терять шубку. Но не полностью — и этим он уже отличался от слоненка, который рождается мохнатым, а через несколько месяцев мохнатость пропадает бесследно. Бетти же родила девочку, крестным папашей которой стал Но Пуанг. Он назвал малышку по-корейски — Ким, что значит «золотая».
С первого дня мамонтят стали называть «дети», из чего происходило много курьезов. А Эргис Тайахов был отправлен в командировку — в Усть-Ленский заповедник. Туда Аржаков собирался со временем отправить «детей», чтобы жили в подходящих для мамонта условиях. Из заповедника он привез ценный груз: полсотни веников из тамошней растительности, чтобы посмотреть, как «детки» будут их есть. Бойбур и Ким веники одобрили, решение было принято, и Тускул получил задание: найти подходящее судно и подготовить для перевозки мамонтят.
Ему повезло. Речной трамвайчик «Айяна» при небольшой доработке вполне годился для путешествия, скорость имел хорошую, осадку низкую и мог довольно близко подходить к берегу. В речном пароходстве собирались вообще отдать его детям — не мамонтятам, а будущим водникам из клуба «Долгун», — так что плаванье к устью реки было для него последним.