Иван Наумов
ОДИНОКОЕ СОЛНЦЕ
/фантастика
/город-крепость
Рахмета взяли прямо в Марьиной Роще, в собственных хоромах, едва начало светать.
Не гавкнула сторожевая, не зазвенел охранный колоколец. Только Феодора поднялась из постели, набросила на плечи платок и скользнула к окну, почуяв недоброе.
Запотевшее стекло сверкало каждой капелькой в лучах уличного светильника. А за неверным ночным мерцанием стлалась серая рассветная хмарь.
Но что-то Феодора там углядела, лишь охнула:
— Рахметушка!
Тут и лопнула внизу входная дверь. Дубовой доски дверь, между прочим, помудрее, чем в ссудных домах Мещанской или Плющихи, — от любых напастей заговорённая, с уходящими в стены запорами и коваными петлями заподлицо. Разлетелись мелкой россыпью защитные зеркала, опали пеплом обереги. Заходи, кто хочешь.
Думал Рахмет через окно крышами уйти, да по стеклу уже зазмеился колючий вьюн, что ни миг — новый побег шипы выпускает.
По лестнице забухали сапоги.
Феодора не пала духом — давно знала, что однажды так и случится. Встала, подбоченясь, в дверях спальни, лишь глянула раз через плечо — то ли жалобно, то ли жалостливо.
— Вернусь, — негромко сказал Рахмет. — Гривни — знаешь, где. Сову упреди.
Он сгрёб с подоконника несколько птичьих перьев, надломил каждое и бросил на пол. Обвёл взглядом комнату: выцветшие обои с тиснёным цветочным узором, расшитые рыбами подушки на перекидной скамье, горку, одёжные сундуки, разобранную постель…
Тугой жгут воздуха ворвался в комнату, подхватил его и вмял в потолок. Завяз Рахмет, что муха в паутине, ни пальцем шевельнуть. Нос расплющило, брови к ушам поползли.
Сначала в комнату сунулись стрельцы, из коренных. Поводили влево-вправо стволами дробовиков, Феодору отогнали в угол. Даром что все в древолитовой броне с головы до пят, а глаза все равно напуганные, понимают, что не к корчмарю на кисель зашли.
Следом через порог шагнул теневой. Кожаный плащ заговорами расшит, в пальцах правой руки ветер свистит, на плече финист когтями перебирает. Не иначе как сам начальник сыскного приказа Евпат Скорнило лично в гости пожаловал.
— Ну, здравствуй, Соловушка!
Ласково сказал, душевно. А в глазах, как в зеркале, заранее приговор написан — рудники глубокие да на годы долгие.
— Обознались, ваше благородие, — просипел Рахмет. — Ошибка, должно быть, какая. Из Подвеевых мы, никаких Соловушков тут отродясь…
Тотчас воздушный кулак въехал Рахмету под ложечку, аж слёзы навернулись. Чтоб не сомневался, значит.
Теневой, брезгливо сметя сапогом в сторону ломаные перья, подошел близко-близко, так что остроклювая голова финиста оказалась прямо перед щекой Рахмета.
— Ты меня, древляной, байками не корми, — тихо сказал Скорнило. — Пора за дела ответ держать.
Птица коротким и быстрым движением клюнула Рахмета в шею, выдирая клок кожи с мясом.
Вошел листвяной, затоптался в дверях. Очки на носу, бороденка пегая, повадки ученые. Вот, стало быть, кто с дверью разобрался. Развернул он себе перед носом приказной свиток и забубнил надтреснутым голоском:
— Рахмет Подвеев, сорока лет от роду, древляного рода, сословия разночинного, а отныне разбойного, третьего дня заочно приговорен судом Срединного округа к острожному бытию вплоть до особого указания градоначальника лично. Острог подлежит замене на каторжные работы в рудниках Шатурского края — по ходатайству Теневой Думы и в связи с вопиющей нахрапистостью учиненных подсудимым злодеяний, список коих…
Не сдержала тяжелого вздоха Феодора. Теневые ничего не забывают и никогда не отступаются. А тут такой случай отблагодарить за ущерб, нанесенный их имуществу.
Пока листвяной перечислял вскрытые хранилища и ограбленные златовозы, ретивые стрельцы, задрав руки, обшарили на Рахмете одежду. Сдернули с мизинца печатку, сорвали с шеи цепочку со Священным Древом, простучали подошвы сапог — нет ли тайников.
Во дворе ждал черный «воронок» с сонным водителем, у ворот мялся перепуганный околоточный, на цепи внатяг подергивал лапами скованный листвяным заклятием Оглоед.