Извозчика отпустили у Боровицкой башни. Переходя через ров, Рахмет украдкой бросил за поручень моста медную княжку, хоть и презирал суеверия.
Стараясь придать себе вид независимый и праздный, миновали длинную тёмную нору в крепостной стене и слились с толпой гуляющих.
На зелёных лужайках резвились дети. Катали кольца, запускали змеев, играли в салочки да цепи. Взрослые располагались на широких лавочках — с новостными свитками, книгами, вязанием, неспешно прогуливались по утоптанным щебневым дорожкам, топтались у тележек-ледничков в очереди за мороженым или пивом.
По родителям сразу видно, кто какого рода, подумал Рахмет. А вот мелюзга — все одинаковые, ни листвы, ни тени не разглядеть.
Ближе к Соборной площади из разнонаправленной толпы выделился поток пожилых людей, идущих к вечерне. Старушки несли в платочках кто яичко, кто ломтик мяса, кто краюху хлеба — подношения для исполнения незатейливых желаний, скромное подкрепление молитве.
На площади людской поток снова распадался на несколько рукавов. Кого-то затягивали распахнутые врата Мокоши-Милостивицы, кто-то спешил в витую башню Даждьбога. Золотым ликом-маковкой, щерящимся на восход, высился над остальными храм Перуна-Вседержца.
Велесово Пристанище окружали заросли бузины и перевоплощённого репейника. Едва войдя под зелёные своды, Алим свернул на едва заметную тропку, уходящую в сторону от истоптанной дороги, и разбойники один за другим скрылись от посторонних глаз.
У самой стены собора обнаружилась узкая проплешина. Алим остановился и показал пальцем себе под ноги:
— Пришли.
Сыч, крякнув, извлёк из сумы небольшой ломик. Тяжёлый ржавый кругляш с оттиском единой водосточной сети со скрежетом вышел из выемок. Из круглой дыры колодца тянуло гнилостным смрадом.
Рахмет, спускаясь последним, задвинул крышку на место. Нет лаза и не было — как на чертежах, откуда он исчез пару сотен лет назад. Маленькая месть или предусмотрительная запасливость древляной обслуги. Когда глаза немного привыкли к темноте, холодные круги карманных подсветок уже не казались такими тусклыми. Колодец привёл в широченный ход с желобом стока в середине. Стены то искрились прожилками камня, то топорщились узлами вековых корней. Странные звуки волнами прикатывались из темноты, шарканье ног двоилось и троилось о низкие своды.
Алим, сын золотаря и внук золотаря, вёл ватагу уверенно, сверяясь с одному ему ведомыми приметами. Встав на четвереньки, они проползли под широкой каменной балкой подклетья, минуя низами очередное здание.
Дальше пришлось лезть в наклонный ход, скользя коленями по ржавой слизи, ползущей им навстречу по железному жёлобу. Потом лаз снова расширился и выровнялся, стены расступились вширь и ввысь, а сквозь толщу земли стали доноситься какие-то звуки сверху.
Сыч вдруг отстал от остальных, поравнялся с Рахметом. Настороженно закрутил головой, словно принюхиваясь.
— Иди-ка вперёд, — сказал он, — а я замкну.
Рахмет догнал Дрозда. Теневой был как всегда невозмутим, будто прогуливался в своё удовольствие по Стефановскому саду, а не в подземелье по другую сторону Кремлёвской стены.
Снова послышались странные звуки, теперь уже отовсюду. Алим пошёл чуть медленнее, Сыч подтянулся, и теперь ватага двигалась почти след в след.
В луче Совиной подсветки вспыхнули красные бусины, несколько пар.
Рахмет почувствовал, как вдруг опустело в груди, будто сердце сбилось со счёта. Он направил подсветку в сторону, и выхватил из темноты в паре шагов, на уровне своего живота, серо-бурую морду охранной крысы.
— Реш-реш-реш… — завёл Алим еле слышную песню.
Сыч сзади забубнил что-то своё, листвяное.
Толстобрюхие твари сползались отовсюду. Жилистые цепкие пальцы смыкались на корнях стен, ороговевшие когти высекали искры, встретившись с камнем. Умные, слишком умные глаза внимательно следили за непрошеными гостями.
По слухам, охранных крыс откармливали парной телятиной, не забывая каждый раз добавить ложечку человечьей крови.
— Реш-реш-реш… — твердил Алим.
И крысы не нападали. Что-то узнавая в бесконечном шуршании золотарева заговора, они принимали чужаков за своих, подземных — и поднимались на задние лапы, становились почти вровень с людьми, настороженно шевелили усами, обнажали огромные, в ладонь длиной, резцы.
Сквозь крысиную толпу, гуськом, гуськом, разбойники прошли пещеру до конца. Сыч то ли бормотал, то ли пел странную звериную колыбельную, и любопытство огромных грызунов таяло, исчезало. Они снова опускались на все четыре, тыркались туда-сюда, постепенно разбредались в вечной темноте подкремлёвья.