— Я все еще хочу защитить свою королеву!
Злится. Пусть злится — злость есть порождение жизни.
— Они бы выстрелили мне в спину, если бы хотели убить. На стене со мной ничего не случится, так что хватит спорить. И отзовите этих несчастных созданий, что взяли в свои руки луки и мечи — впервые в жизни ведь, да? Они бесполезны. И, даже переодевшись в доспехи, не имеют устрашающий вид.
Я поднимаюсь на стену одна.
Щербатая каменная лестница то и дело осыпается под моими ногами, но я не смотрю под ноги — только вперед.
Выдыхаю.
Это даже красиво… Закат, скорая смерть и несколько темных всадников на фоне багрового неба. И почему я никогда не смотрела на закаты?
В них жизни не меньше, чем в рассветах.
— Я жду от тебя приятных мне вестей, Эсме, — кричит мой брат снизу.
Надо отдать ему должное — с непокрытой головой. Сидит на коне. И воины без щитов и вскинутых луков. Убить их сейчас — не по воле богов. Но не это меня останавливает…
С Оддом у меня есть маленький, но шанс договориться.
Со сбившейся в темную тучу озлобленной толпой там, позади — нет.
— Мне нечем тебя порадовать. Никто не будет ждать тебя с распростертыми объятиями.
Я допускаю в голосе сожаление, а сама думаю.
Думаю на протяжении всего этого дня… но именно сейчас начинает вырисовываться что-то совершенно безумное. Идея, которая способна воплотиться разве что с помощью колдовста…
Но я колдунья или нет?
— Не впустят в свой дом? — рычит Одд.
Ни в дом, ни в свои тела, ни в свои души, братец.
Да, я не задала им ни одного вопроса. И вовсе не потому, что была уверена — так и ответят гордо. Не бывать ногам врагов в их крепости с их разрешения. Кто ответит?
Малые дети, цепляющиеся за юбки матерей?
Изможденные женщины?
Воины без сил и крови?
Но я знала точно — как только долинные попадут в крепость как победители, даже благородные превратятся в чудовищ. Такова уж человеческая натура. У меня только один шанс спасти жизни…
Вывести их прочь.
— Не впустят, — говорю звонко, — но они готовы оставить его добровольно.
— Трусы!
— Я говорю про женщин и детей, Одд, — с каждым мгновением моя мысль обретает все больше жизни, — Про тех невинных, ради кого я рискую собственной головой. Позволь уйти отсюда женщинам и детям…
— Они не хотят видеть смерть своих мужей? — хохочет братец.
Знал бы ты Одд… знал бы, сколько “мужей” здесь осталось…
— Они хотят жить, — говорю просто и хрипло от нахлынувших чувств, — Мы выйдем на рассвете… и ты пропустишь. А дальше поступай по своему разумению. Но наша дорога будет длинная и ненастная… позволь хоть что-то взять с собой нужное.
— Ты будто не дочь короля, а дочь торговца. Ой, да пусть берут что захотят, — машет рукой, неожиданно развеселившись, Одд, — Это будет даже любопытно — посмотреть на северянок в каменьях. Я-то знаю, чем всё закончится… Вы, бабы, и дня не сможете прожить без мужской защиты. И сами попроситесь в услужение моим самым последним воинам. О да… — хохочет еще громче, уже предвкушая унижение каждой из жен ярлов, — Но не вздумайте обмануть. Переодеть кого или повозки взять… только то, что в руках вынесут.
— Твое благородство подобно богам, — говорю пресекшимся на середине фразы голосом.
— До рассвета, Рассветная, — в его голосе и торжество, и улыбка.
Я не улыбаюсь, когда спускаюсь во двор.
Я только собираю всех, кто способен мыслить, и даю четкие указания. Не имеющие двойного толкования… Женщины напуганы. Мужчины — из тех, кто еще способен слышать и воспринимать — хмурятся. Дети не понимают ничего.
На нескольких лицах я вижу надежду, на чьих-то — негодование. Пусть…
И даже глупость одной из богатых торговок, которая заявляет, что ей не по нраву будет взять на себя простого и давно немытого слугу, встречаю лишь взглядом. Но таким, что она замолкает и делает шаг назад.
Я же вернулась к Ворону…
К рассвету Эгилю становится хуже.
Я отдала ему всё — все свои знания, мысли, и тепло тела. Но этого оказалось недостаточно. Он продолжал уходить.
Для меня каждый его вдох становился лучом солнца, что никак не могло пробиться сквозь закрытые ставни. Для него — болезненным напоминанием, что ослабевшее тело вынуждено тяготиться своим присутствием на Земле.
Те, кому многое дано, всегда теряют больше других.
Напитанный чужой силой, колдовской мощью, что корнями вросла в его тело и сердце, превратила кровь в ледяной горный ручей, пальцы — в перья, а мысли — в кристаллы памяти совсем других существ, он годами менялся. И изменился так, что, потеряв связь с иными, исчез больше чем наполовину.
Он бы выпростал свои собственные крылья, будь у него время.
Не успел.
И почти не успела я.
Но до самого последнего вдоха — и своего, и его — я собираюсь быть с ним и держать его рядом. Не смиряться, пусть боги и зовут его пировать. Пусть это против природы… Но то на Юге и в долинах принимали злую составляющую природы и судьбы как должное, оставляли за ней право делать то, что ей угодно — ведь она мудрая.
А я … похоже, дух Севера окончательно поселился в моем сердце.
И я видела теперь естественность и судьбу лишь как столб мудрости, залепленный грязью злых проявлений. А разве не следует нам добраться до основы, очистив грязь? И разве не сам Тор указал нам путь, первым бросаясь на борьбу с великанами — воплощениями злых сил этой природы?
Вот и я борюсь. За еще один его вдох… И еще одно мгновение нашей жизни, которую я держу в своих ослабевших пальцах…
Рассвет я почувствовала до того, как в дверь тихонько постучали.
Переоделась в подготовленное для меня платье и накидку, навесила на шею и голову тяжелые украшения. Мне было неведомо, кому они принадлежат… мне не было до этого дела. Я наряжалась не для того, чтобы быть красивой — или вправду вынести на шее сокровищницу Торгара, удавкой обвивающую мою шею.
Но Одд ценит внешнее. А боги… всегда любили представления, обставленные как можно более богато. И если это всё даст на одно мгновение больше, еще одну сребрушку, перетягивающую меру весов в мою пользу — оно того стоит.
— Помогите нам, асы, — шепчу едва ли не в бреду, — и ты, Один, великий мудрец, колдун и воин, чьи пиры мечтает посетить каждый. И ты, Фригг, жена его, что покровительствует нам, людям. И хитрый Локи, и защитник Тор. Дай мне ярости, Моди, дай мне мощи, Магни. И дай мне, Видар, поддержки — той самой, что ты оказывал Ворону, просящему твоего покровительства. Убереги нас, Хлин, от опасности, и помоги мне, Снотра, сдержанностью, ибо видите вы — я едва не полыхаю. И встань под мои знамена, Фрейя, хоть на одно сегодняшнее утро встань — потому что если ты не поможешь, с Севера уйдет любовь…
Ворона помогли вынести и положили на ворох почти истлевшего сена.
А я оглядела живых в серых рассветных сумерках. Сколько их здесь? Даже сотни нет вместе с детьми. Наряженные в самые лучшие и теплые наряды. И мужчины в повязках, кто-то, как и Ворон, в беспамятстве.
Только несколько воинов на своих ногах в отдалении. Не далеко — просто отдельно от нас всех. В том числе ярл Клепп.
Я хмурюсь и смотрю на них вопросительно, уже понимая его упорство и задумку, что откликаются во мне лишь раздражением. Не уважением, увы. Ведь ясно дала понять…
Он ловит мой взгляд и вздергивает подбородок. На меч руку укладывает и смотрит и с укоризной, и с вызовом одновременно.
— Меня не понесут!
И решительные кивки стоящих рядом… Кого? Мальчишек! На которых тоскливо смотрят их матери.
— На всех одно указание, — стараюсь говорить спокойно.
Но Клепп перебивает:
— Я не собираюсь туда выходить. Сдаться? Лучше сдохнуть. Я не истекаю кровью, у меня не отнялись ноги и…
Он не договаривает.
Не знаю, действовала ли я когда-нибудь так быстро?
Но, помогите мне боги и все мои матери-колдуньи, я не собиралась кого-то уговаривать. И тратить на это время — оно и так по капле вытекает из каждого из нас вместе с жизнями.
Ярл Клепп не договаривает.
Сложно говорить, когда в тебя впиваются острым жалом две стрелы, что я стремительно выхватила вместе с луком из рук угрюмой девицы. Одна стрела входит в бедро правой ноги, другая — ниже колена. Болезненные повреждения, что не приведут к смертельным последствиям, если вовремя вытащить острие и сделать перевязку.