— Теперь вы достаточно истекаете кровью?
В полном молчании даже мой тихий голос разносится гласом трубы.
В глазах Клеппа — незамутненная злость и изумление.
Я подхожу к нему, упавшему набок, и склоняюсь к его лицу.
— Злись. Ненавидь. Но когда-нибудь, когда ты услышишь первый крик своего ребенка, ты сможешь простить мое предательство. Мужчины… вы готовы положить жизни на нашу защиту, и мы за это благодарны. Но я не стану благодарить за то, что вы просто ищете смерти. Иногда надо уметь остановиться… чтобы выйти вместе с королевой за стены, где поджидает неизвестность. Чтобы услышать, если все обернется Тьмой, последний вздох своей кюны. Чтобы согреть и утешить ту, что все потеряла, взять на руки уставших детей или помочь сложить погребальный костер, если придется прощаться с моим королем…
Я разогнулась и осмотрела притихших людей.
— Кто-то еще хочет воспротивиться моим приказам? У кого слишком много сил?
Молчат.
И я говорю открывать ворота…
Там темень. Там ветер. Там — смерть. Та самая, что дает начало новой жизни.
И мой муж непосильно-посильным грузом на моих плечах.
И я делаю первый шаг, второй…
Не дыша. Как и следующие за мной женщины.
Каждая из которых взвалила на себя самое ценное — жизнь. Каждая из которых несет на плечах нечто большее, чем человеческое тело — надежду. Каждая из которых прошла свой собственный путь и теперь помогает другим остаться на этом пути. Даже если он не родня по крови. Даже если не ровня по статусу…
Мы не дышим почти от тяжести… и невозможности каждого шага. Но шагаем.
А дышат за нас другие.
Изумленно, искалечено, сипло — чужие.
Их дыхание вырывается из под кожаных масок, расширившиеся глаза следят за каждой, что покидает Торгар… А я ищу среди них одного. И когда нахожу его взгляд — взгляд Одда — уже не опускаю свой ни на мгновение.
Ни когда он шипит ругательство сквозь зубы.
Ни когда он снимает шлем, который нацепил в предвкушении битвы…
Он понимает все и разом — сложно не понять. И в его зрачках идет нешуточная битва, исход которой для меня пока непредсказуем.
Я продолжаю шагать, все сильнее сгибаясь под тяжестью Ворона. Так и норовя оскользнуться на инее и грязи, выпустить из слабеющих рук свое личное сокровище. Но я иду — и смотрю на Одда.
Побелевшие крылья носа, полыхающие ненавистью глаза… О да, если бы я питалась ненавистью, то была бы сыта до конца оборота. Но пусть ненависть, пусть злость — пока он испытывает эти чувства, он остается человеком. Тем, кто еще помнит про собственные обещания и заветы Богов, требующие выполнять эти обещания.
Даже если одна рыжая колдунья решила, вопреки всему, развернуть их совсем в другую сторону…
Мне приходится остановиться, потому что спину простреливает болью, а грудную клетку сжимает страхом. Но то, что при этом замирают все — и те, кто надеется на спасение, и те, кто раздумывает, имеем ли мы на него право — вливает в меня совсем иные силы.
И я снова иду.
Миную Одда и его приближенных.
Миную молчаливые колонны воинов, сжимающих зубы и пальцы на рукоятях щитов и мечей.
Миную тех, кто жаждал крови и поживы… а что за богатство крепости без мертвых тел вокруг?
Их ноздри трепещут от гнева — мои уши пытаются уловить малейшее движение, направленное против меня.
Они недвижимы — а мы идем.
Но я ведь не всесильна…
Во мне живо уже только лишь упрямство — все остальное истончилось до тонкой корочки льда, которая превратится в осколки от малейшего удара. Я иду, и вслед за мной идут мои подданные… а те, кто не может идти, тех несут… И мы обращаемся спиной к нашим врагам, превращаясь в живые мишени.
И воздух звенит чистотой и ожиданием… но чего?
Жизни или смерти?
С этим, наверное, можно справиться.
И, конечно, я не справлялась…
Какой бы ни был у меня опыт, наглость, мудрость, вера, но такое не возможно провернуть без последствий. И я это знала.
Знала, что в какой-то момент не смогу сделать очередной шаг… Что в какой-то момент кто-то, кто не готов к такой победе, не сможет сдержаться и ударит, пусть и не получит на то приказа. Что тяжесть окажется непосильной, что упадет кто-то из женщин…
Знала.
Но все равно продолжала упорствовать.
Мы почти пересекли пустошь и достигли первых скал…
А потом я услышала пение лука. И вскрик. И почувствовала раздирающую боль — не свою. За мной сгрудились все, кто был на это способен. В желании если не защитить своего короля и королеву, то хотя бы отсрочить их гибель…
Я стиснула зубы…
— Войско! Войско в долинах!
…и рухнула на землю.
Теперь уже я — и люди вокруг меня — оказались в неподвижности. Достигшие границы своих душевных и телесных сил. Зато все вокруг пришло в движение.
Никто на нас не обращал внимания… Чужаки заметались и бросились к пропасти, откуда открывался прекрасный вид на плато. А потом и вовсе растерянно побежали к предводителю…
Кивнула мальчику рядом, чтобы сходил, и тот принес весть:
— Кюна! Там их…гряда! Северных воинов. В черных доспехах и щитах! — захлебывался он восторгом, — Они быстры, они здесь совсем скоро будут! Уже к обеду! Мы спасены!
Спасены ли?
К обеду — это достаточно, чтобы неоднократно уничтожить тех, кто призвал помощь на твою погибель.
Я вскинула голову и прямо посмотрела на бледного Одда, замершего в отдалении.
Я не могла сейчас наказывать его воина, что выпустил единственную пока стрелу — я даже и не понимала, в кого он попал.
Я не могла молить о спасении — моих просьб не услышали бы.
Я не могла угрожать или требовать.
Я могла лишь надеяться, что весь мой путь, что начался одним осенним днем, когда мой отец позвал меня в малый зал, привел меня к жизни, а не к смерти.
Он смотрел на меня долго…. а потом отвернулся и начал что-то говорить своим людям, подняв руку и призывая к молчанию. Утверждая мир.
Я же положила голову Ворона себе на колени и закрыла глаза, чувствуя, как кипят слезы под смеженными веками. Слезы облегчения и понимания, что делать…
«Мой дар — мое спасение».
Меня учили не поддаваться боли, но никто не объяснил, что сильнее всего болит не за себя.
«Моя любовь — моя плата».
Я ведь только познала её и не прошу забрать… но прошу разделить со мной и направить во спасение.
«И жизнь внутри меня — мое право».
Право на то, чтобы быть рядом с мужчиной, которого я люблю. Право на то, чтобы чувствовать себя счастливой.
«Мой дар — твоя жизнь»
И я с радостью отдам и его, и все, что смогу, ради стука твоего сердца, ради того, чтобы ты открыл глаза.
«Пусть сила моя проникнет в тебя, кровь смешается с твоей и направится к твоему сердцу, а моя суть оживит навечно».
Эгиль вздрагивает всем телом. Я же… мало что чувствую. Хотя нет — чувствую. Гул в голове, поток, заполняющий меня и пространство вокруг, трепет зародившейся внутри жизни, дарующий мне силу продолжать.
«Впитай мой дар, ощути биение своего сердца и оживи дыхание»
Меня трясет — но и Эгиля тоже. Камень на моей груди и клеймо чернокнижницы будто раскалены огнем, будто по моей коже кто-то проводит кинжалом, вырезая невиданный цветок. Кровь кипит. И тут же — мощная волна, проносящаяся по всему телу.
«Силой своего рода, силой, данной мне при рождении, силой, подаренной мне новой жизнью заклинаю…»
Он выгибается, а я вжимаю пальцы в его плечи и выдыхаю в открытый в крике рот.
«…живи».
И улыбаюсь, чувствуя, как лопается черный хрусталь.
Улыбаюсь, потому что Эгиль открывает глаза.
Эпилог