– Вы чем-то недовольны? Есть какие-то претензии к Агнешке? – нагловато поинтересовался он.
– Оставьте этот шутовской тон, – оборвал его я. – Вы не дали мне никаких гарантий. На китайский электрочайник за двадцать долларов и то полагается гарантия, а вы не чайник произвели. Мне просто не до того тогда было, чтобы думать о каких-то гарантиях, но теперь, после вашего признания, я настаиваю на них.
Перчатников зло посмотрел на меня, по привычке погонял ручку между ладонями и, помассировав свою худую шею, сказал:
– Вы представляете, насколько это сложно зафиксировать юридически? Предположим, мы даем вам гарантию на год или на два – предположим! А за час до наступления срока случается непредвиденное… ну мало ли что, к нашей работе не имеющее никакого отношения, и вы получаете право забрать у нас свои деньги. Вам это кажется справедливым?
– Нет, – ответил я без былой враждебности, потому что в его словах был резон. – Мне не хотелось бы умалять результат вашей работы и лишать вас заслуженного гонорара, но вы и меня поймите…
– Вот что значит быть откровенным и честным с людьми! – с горечью произнес Перчатников, отшвыривая в сердцах ручку. – Не скажи я вам пары слов – и все было бы прекрасно. А может, она теперь бессмертной будет, а? Хорошо, на год после первых полгода.
– Как это? – не понял я. – Почему на год после полгода?
– Не знаю, почему, – срывающимся голосом прокричал профессор и резко поднялся. – Просто в голову так пришло. Я не готов к такому разговору.
Когда я вернулся в номер, Агнешка еще спала. Снова она лежала на боку, положив голову на ладошку, и улыбалась мне во сне. Я развернул кресло, устроился в нем поудобнее, вылил в стакан остатки бренди, отпил глоток и стал любоваться своей ненаглядной. Мне было ясно, что я перегнул палку в разговоре с Перчатниковым и даже обидел его. Ведь, по чести, я отдал бы эти восемьсот тысяч даже за то, чтобы просто вернуть Аги – не для меня, а просто вернуть, но чтоб я знал: она жива и здорова. Она мне уже теперь казалась бессмертной. Лицо ее было таким юным и беззаботным, что мне стало стыдно за себя. Я знал причину этого стыда: пользуясь положением, я ограничивал ее новую жизнь общением исключительно с собой, настоящим грязным старикашкой, вернувшим ее из темноты воистину для своей потребы. Вероятно, это было не совсем так, и мне нашлось бы, чем оправдаться. Но я не хотел снисхождения, я обязан был признаться себе в том, что прежде всего вожделел эту девочку и тосковал по тем временам, когда сдавливал ее нежную шею в ожидании конвульсий и хрипов.
Я допил бренди и согласился с тем, что лучше всего на свете умею портить себе настроение. Грех лишь тогда грех, когда ты стыдишься его, то есть знаешь, что он – грех. Я знал, и это меня угнетало. Если бы я действительно бескорыстно любил Агнешку, то устроил бы ее жизнь и ушел навсегда, охраняя издали, но я не был способен на такую жертву, и потому в ясном и чистом лике самого дорогого мне существа видел отражение своего рыла, которое так тщательно скрывал от нее – и от самого себя.
Она вдруг резко открыла глаза и молча воззрилась на меня. Какое-то время мы ласкались взглядами, а потом она спросила:
– Что-то случилось, милый? Ты сторожил мой сон, да?
Я кивнул неловко вместо ответа, потому что в горле снова был ком. Ее интонация и голосок были такими нежными, что я совсем ослаб, услышав ее.
– Эй, Тим! – сказала удивленно она. – У тебя слезы. Что случилось, дорогой?
И, приподнявшись, обняла меня за шею.
– Ничего, – ответил я. – Просто смотрел на тебя, смотрел и вот заплакал от счастья. Ты ведь здесь теперь, со мной – такая юная, свежая, прекрасная, а я уже старый и нелепый пьяница. Тебе девятнадцать, а мне через неделю шестьдесят. Так не должно быть.
Она отодвинулась от меня, осмотрела внимательно мое лицо и сказала:
– Больше не брейся, Тим. Я хочу, чтобы у тебя была борода. Чтобы ты был похож на настоящего старика. Молодого, красивого и здорового старика. И потом, Тим, мне не девятнадцать – мне сорокдевятъ, Тим! Я просто очень хорошо сохранилась в этой вечной мерзлоте. Знаешь историю про мамонта, у которого, когда его откопали, нашли между зубов свежую травку? Не думай ни о чем, Тим. Мне очень хорошо с тобой, а станет еще лучше, когда у тебя будет борода. Тебе правда через неделю шестьдесят?
– Да, – ответил я. – Через неделю и один день. Я тебя приглашу на торжество. Может быть, поедем выбирать тебе наряд?