Вечером прибыл подарок от Антипа. Это был мой любимый «Petroff», к которому я уже проявлял нездоровый интерес, ограничиваясь, правда, возможной арендой. Но Антип, как истинный русский патриот и французский бронетанковый майор, аренду считал не комильфо, то есть, попросту з а п а д л о и полыхнул по полной, чем заставил меня чувствовать себя неуклюже. Позднее он объяснил мне, что это был его инструмент, на котором практически не играли, и его доставили ко мне в номер специально для наших джэмов.
Разумеется, я отвел душу. Моя самая преданная и единственная слушательница сидела осоловевшая от непосильного труда и поедания взбитого с сахаром яичного белка. Временами она говорила: «Это ты еще не играл» или «Ну, это я помню!» и страдальчески морщилась от муторной сладости во рту. Я достал бренди, и ей полегчало. В самом конце приватного концерта она, поаплодировав салонно, вдруг сказала:
– Тим, а почему ты не просишь меня спеть?
Этого вопроса я не ожидал. Она ведь определенно знала, что профессор Перчатников держит меня в курсе всего того, что происходит с ней, и уж о ее временном голосовом дефекте должен был сказать мне сразу. И все же она ждала, когда я сам спрошу об этом.
– А кстати, может быть, завтра и споешь? – поинтересовался я так, словно и знать ничего не знал. – Профессор говорил что-то о твоем горле – так, значит, уже прошло?
– Нет, Тим, не прошло, – обиженно произнесла она. – И, боюсь, если и пройдет, то не скоро. Говорят, у твоей леди тоже такие же проблемы?
– Почему, черт возьми, она моя?! – возмутился от неожиданности я.
– Потому что ты произвел на нее очень большое впечатление, а она на тебя, милый, – с вымученной улыбкой ответила Агнешка. – Меня еще к тому времени не разморозили, но я чувствовала: кто-то тебе уже строит глазки. Я ей их выцарапаю, если она еще раз здесь появится…
– Это кто же у нас тут стучит на полставки, что за дятел такой? Антип, больше некому, – сказал я, ничего не понимая в тактике Перчатникова, так как без его позволения майор и мухи бы из комнаты не прогнал.
– Она тебе что-нибудь пела? Нет? А я пела! И тебе очень нравилось, – выпалила Агнешка. – Ты, наверное, уже забыл нашу поездку на водном велосипеде? А я помню! Ты пил сегодня пилюльки? Я без тебя жить не буду…
– Ты что, девочка моя? – сказал я, приобняв ее, потому что она была явно не в себе. – Почему ты должна жить без меня? Куда я денусь?
Я говорил это, целуя ее лицо, которое уже было влажным, и сквозь всхлипывания услышал:
– Тебе завтра шестьдесят лет, Тим. Кто-то украл у нас тридцать лет.
– Это не конец света, детка, – утешил я ее.
– Правда? – с надеждой спросила она, заглядывая мне в глаза.
Только за одно то, к а к она произносила это слово и как смотрела на меня, я готов был лишиться всего, что стояло по ту сторону от нее..
Гости явились с коробками, цветами и гитарой в знакомом чехле – я попросил Антипа захватить ее для решительного и, возможно, последнего концерта. Профессор Перчатников презентовал мне пятилитровую бутыль гигантского «Джонни» с медицинской рекомендацией выпить в течение ближайших десяти лет, а Антип в довесок к инструменту вручил собрание сочинений и исполнений американского блюза на двадцати дисках. Из последней же коробки было извлечено н е ч т о с хитрой Лисичкиной мордочкой, маленькими ушками и подвижным хвостиком. Оно что-то вякнуло три раза, сделало небольшую лужицу на керамике и село ее охранять. Агнешка обомлела и присела рядом. Потом гости осматривали наше жилище, причем профессор Перчатников изображал из себя председателя приемной комиссии, которому не дали взятки: он всюду совал свой длинный острый нос, ко всему притрагивался с совершенно непроницаемым лицом. Объект он, конечно, принял и в короткой приветственной речи сказал, что лично ему очень понравилось, как мы все здесь устроили. Антип был более красноречив, и я даже простил его за то, что он сдал меня Агнешке, настучав о леди Памеле. Но, улучив момент, все-таки напел ему «Скажите, почему?», и он ответил мне ровно так, как обычно отвечают в таких случаях все представители его рода занятий: «А потому…»
Карбонады по-фламандски всем понравились, но если Антип просто уписывал их за обе щеки, которые у него прибавили в объеме за время, что мы были знакомы с ним, то профессор Перчатников, прежде чем отправить кусочек мяса в рот, долго разглядывал его, принюхивался к нему и медленно разжевывал, прикрыв глаза. Этим он, похоже, выражал свое признание моему искусству кулинара.