— Мы овладели ядерной энергией, — продолжал Нанди-Нан, — наши ученые проникли в тайну самой могущественной энергии — энергии всемирного тяготения. И я считаю позором, что столь высокая цивилизация до сих пор терпит у себя на планете громадный безжизненный край раскаленных песков. Правда, наша планета не так густо населена. Но это может служить отчасти объяснением, но никак не оправданием.
Мне всегда нравился Нанди-Нан, и взгляды его я полностью разделял. Стройный, сухощавый, он стоял на трибуне и говорил вдохновенно и темпераментно. Но слушал его я сейчас невнимательно. Мои мысли были заняты незнакомкой из гуманитарного сектора, и я снова то и дело посматривал в ее сторону. В это время она повернулась к соседке и что-то зашептала ей, слегка жестикулируя руками. Меня поразила естественная грация ее движений, высокая культура каждого жеста, свойственная нашим знаменитым танцовщицам. Но кто она? — гадал я. — Может быть, танцовщица? Или поэтесса?
Я словно сквозь сон слышал разгоревшиеся споры, гул голосов в зале. И вдруг наступила тишина. Я невольно взглянул на трибуну. На ее возвышение не спеша поднимался ар-хан Вир-Виан — выдающийся ученый и тонкий экспериментатор, личность почти легендарная. Он был из тех немногих шеронов, которые высокомерно, неприязненно относились к новому, гармоничному строю, установившемуся на всей планете.
Выступал Вир-Виан очень редко. Большей частью он молчал, угрюмо и отчужденно глядя в зал. Его редкие и короткие выступления выслушивались обычно в глубокой тишине, ибо он всегда поражал неожиданностью своих научных и философских концепций. Но на этот раз он выступил с большой и программной речью. Изложить сегодня ту речь не успею. На наших корабельных часах вечер, и фарсаны уже собрались в кают-компании, дожидаясь меня. К тому же сильно разболелось плечо. Ушиб я его при обстоятельствах, которые нарушили мой сон и чуть не привели к гибели всего корабля. Об этом стоит упомянуть, но уже после того, как опишу свой сон.
26-й день 109 года
Эры Братства Полюсов
Пусть не думает мой неведомый читатель, что моя жизнь на корабле — это приятная оргия воображения, этакое сладостное погружение в мир воспоминаний. Ничего подобного! Я ни на минуту не забывал о фарсанах. Раздираемый мучительными сомнениями, присматривался к Тари-Тау. Кто он? Фарсан или человек?
Вчера ни строчки не записал в своем дневнике. Весь день вместе с фарсанами проверял все системы звездолета, приводил в порядок корабельное хозяйство. Но об этом потом. Сначала о программной речи Вир-Виана, которая объяснит социально-философские предпосылки появления фарсанов…
Итак, в зале царила непривычная тишина. На трибуне — Вир-Виан. Как все шероны, он был высок и строен. Его лицо нельзя было назвать красивым в обыденном понимании этого слова. Мощно вылепленное, оно было грубым, но патетично вдохновенным и поражало своей духовной силой.
— Общественный труд, борьба за существование и природа — вот три фактора, сформировавшие человека, — начал Вир-Виан своим звучным голосом. — Здесь правильно говорили о том, что для гармоничного воспитания человека необходима живая, первозданная природа, развивающаяся по своим внутренним законам, а не природа выутюженная, математически расчерченная. Но спасет ли человечество от биологического и духовного вырождения одна природа?
Нет, не спасет! Как ни важна природа, но она фактор второстепенный. На ваших лицах я вижу удивление, о каком вырождении я говорю.
И Вир-Виан перечислил признаки начавшегося, по его мнению, биологического и духовного угасания. Он представил перед нашими изумленными взорами карикатурно искаженный образ современного человека — с механизированными и нивелированными чувствами, неспособного к психологическим нюансам и сложному мышлению. Процесс вырождения особенно нагляден, по его мнению, в искусстве, которое является духовным зеркалом человечества.
— Почему, — спрашивал он, — нынешний человек отвергает великолепную поэзию прошлых веков, монументальное искусство шеронов — искусство тонких интеллектуальных раздумий и переживаний? Да потому, что человек перестает понимать его. Оно, дескать, устарело. И начинаются поиски какого-то современного стиля, рассчитанного на стандартизацию человеческих чувств.
— На наших глазах, — говорил Вир-Виан, повышая голос, — происходит необратимый процесс машинизации человека и очеловечения машины, процесс тем более опасный и коварный, что он происходит постепенно и незаметно.
Вир-Виан нарисовал перед нами мрачную картину грядущего упадка. Человек постепенно упрощается, его духовный мир в будущем царстве покоя и сытости стандартизируется. Между тем ученые, работая по инерции, будут еще некоторое время обеспечивать научно-технический прогресс, темпы которого станут все более и более замедляться. Появятся совершеннейшие кибернетические устройства. Со временем эти умные машины превзойдут человека с его упрощенным духовным миром. Они возьмут на себя не только черновой, утилитарный умственный труд человека, но и отчасти труд творческий. Однако процесс совершенствования кибернетической аппаратуры не будет бесконечным. Даже самых выдающихся ученых грядущего затянет неудержимый поток всеобщей деградации. Ученые сами попадут в духовное рабство к машинам. Кибернетические устройства, не руководимые человеком, будут повторять одни и те же мыслительные и производственные операции, обеспечивая человечеству изобилие материальных и даже так называемых духовных благ. Наступит царство застоя.