Натянув комбинезон, я первым вышел из кабины — вышел бодрым и свежим, как росистое утро. Вслед за мной выскочил Сэнди-Ски. Его густые, мохнатые брови забавно шевелились: Сэнди-Ски испытывал блаженство.
— Словно заново родился, — рассмеялся он. — Кабина мне напоминает остров Астронавтов. Исключительно приятный остров!
— На Зургане ты отзывался об этом острове несколько иначе, — возразил я. — Предполетную подготовку, доказывал ты, астронавт должен проходить в суровых условиях, где-нибудь в пустыне или в горах, а не ча этом тепличном острове, где разнеживается человек, размягчается его воля.
— Я говорил тогда чистейший вздор. Я переменил свое мнение после одного случая. Помнишь?
И Сэнди-Ски заговорил о том, как мы, в порядке спортивной подготовки, пешком пересекли остров Астронавтов.
Сэнди-Ски ушел в рубку внешней связи, а я уселся в кресло перед пультом управления. Сэнди-Ски напомнил почти забытый мною эпизод. Я живо представил этот исключительно трудный переход через остров Астронавтов, вспомнил, как мы преодолевали густые заросли, стремительные реки, скалистые горы. Сэнди-Ски рассказал все скрупулезно точно. И в то же время в его рассказе чего-то не хватало, чего-то конкретного, живого, трепещущего…
На минуту мной снова овладела тревога, снова зашевелились гнусные подозрения, сдобренные изрядной порцией страха — отвратительного, липкого страха.
Надо посоветоваться с Лари-Ла. Ведь мнительность — один из признаков расстройства нервной системы…
Но тогда я был настолько погружен в невеселые мысли, что не услышал, как сзади подошел Али-Ан.
— Извините, капитан. — Али-Ан коснулся моего плеча.
Я обернулся и взглянул в его лицо. Только сейчас я заметил, как постарел Али-Ан. На лбу и около глаз появилось множество морщинок. А ведь вначале полета это был почти юноша.
— В чем дело, Али? Вы хотите сесть в кресло? Ваша очередь дежурить?
— Да. И кроме того, капитан, вам необходимо побывать в рубке внешней связи. Оттуда иногда доносятся едва слышные, но крупные выражения. Сэнди-Ски чем-то недоволен.
И на бледных губах Али-Ана вспыхнула его обычная улыбка, острая, как клинок, с оттенком тонкой и чуть надменной иронии.
Я зашел в рубку внешней связи и застал Сэнди-Ски в сильном гневе. Он отчаянно и виртуозно ругался. Я рассмеялся: все мои недостойные подозрения снова исчезли. Ведь это же Сэнди-Ски! Мой необузданный друг! В полной мере сейчас я мог оценить всю живописность его метафор.
— Что случилось, Сэнди?
— С экраном творится что-то неладное. Видимо, квантовое торможение все же отразилось на его дьявольски нежных блоках.
— Но вчера же он работал.
— Работал на пределе. А сейчас посмотри, какая чертовщина!
Изображение планет на экране двоилось, троилось, было расплывчатым и туманным. Наконец экран совсем погас.
Пришлось позвать бортинженера. Рогус долго просвечивал каждый блок. Наконец, виновато взглянув на нас, сказал:
— Повреждения серьезные. И не в одном, а в нескольких блоках. Ремонт займет два–три дня.
Сэнди-Ски еще раз выругался и, махнув рукой, ушел в рубку управления, к экрану локатора. Но этот экран невелик, да и работал он на ином принципе. На нем видны лишь общие очертания планет.
Почти весь день Сэнди-Ски ходил насупив брови, молча. И только вечером оживился. Он, как и я, до самозабвения любил поэзию. И сегодня вечером, в кают-компании, мы были очевидцами рождения гениального поэта.
А случилось это так. Али-Ан выступил со своим коротким и четким докладом. Лари-Ла лениво пошевелился в кресле и уже открыл было рот, чтобы рассказать очередную смешную историю. Он считал, что смех полезен для членов экипажа, особенно перед сном. Но ему помешал молодой штурман. Тари-Тау встал и смущенно попросил разрешения прочитать свои стихи. Он хотел узнать наше мнение.
— Конечно, читай! — воскликнул Сэнди-Ски, с любопытством глядя на Тари-Тау. — Читай! Мы слушаем.
Мы давно знали, что Тари-Тау, не очень общительный, углубленный в себя юноша, пишет стихи. Но никто у нас ни разу их не слышал.
Штурман вышел на середину кают-компании и сначала робко, а потом все более уверенно стал читать.
Мы были буквально ошеломлены, — ничего подобного никто из нас не ожидал. Стены корабля словно раздвинулись, и мы почувствовали безграничный космос, его ледяное и таинственное дыхание… Стихи таили в себе какую-ту глубокую философию, трудно выразимую обычными словами.