Волшебная сказка — это повествование не о человеке, а о волшебной стране: именно она, ее законы, ее жизнь должны быть в центре произведения. Волшебная страна (исходя из общих сказочных традиций) принципиально недоступна для человека: стоило людям вступить в эпоху великих путешествий, как все эльфы и феи переместились из заокеанских далей в микромир (под тень листочков и цветочков), и именно поэтому путешественники так их и не нашли. Волшебство в этой стране «следует принимать всерьез, без шуток и рациональных объяснений».
Из этого можно заключить, что познание волшебной страны не может быть рациональным. Так какое же оно? Толкиен как бы говорит: рациональность привела нас к созданию бомб, к войнам, а значит, следует отказаться от нее и начать познавать мир через сказку. Ведь «любовь к сказкам может сохранить в нас <…> детство, то есть детский взгляд на мир», а значит и «невинность и способность удивляться».
Отказаться от рациональности совсем — идея достаточно специфичная. Но попытка пробудить в людях хотя бы «способность удивляться» — это благородно. Однако где всё же находится страна, в которой такому учат?
«Дорога в волшебную страну — это отнюдь не дорога на небеса и, по-моему, даже не в ад…». Это про направление. А еще есть про время. Делясь впечатлениями от прочтения сказки братьев Гримм «Можжевельник», Толкиен пишет: «И всё же главное, что сохранила память <…> не красота и не ужас, а отдаленность, огромная бездна времени, даже несопоставимая с twe tusend Johr (двумя тысячелетиями)… Такие сказки открывают дверь в Другое Время, и, переступив порог хотя бы на мгновение, мы оказываемся вне нашей эпохи, а может быть, и вне Времени вообще».
И еще несколько цитат. Один из ликов сказки — это «зеркало жалости и презрения, отражающее Человека».
«Именно мы, люди, несем груз вины за свою странную судьбу <…> отличие от животного <…> результат разрыва связей».
«Электрический фонарь <…> незначительная, преходящая вещь. Для сказок <…> хватает более долговечных и значительных предметов и явлений, например, молнии».
И действительно, описание предстоящего путешествия — прямо как в сказке… Иди туда, не знаю, куда… Ты — жалкое существо со странной судьбой, оторванное от природы, иди не в рай и не в ад, а сквозь бездну времени… И куда мы попадем?
Прямиком в лоно матери природы? Нет, Толкиен добавляет: «требование подчиняться запретам действуют в Волшебной Стране повсеместно». А возврат к природе есть разрыв со всяческими запретами. Значит, речь идет лишь о небольшом откате назад, в те времена, когда миру еще не явился электрический фонарь, а язык зверей, по-видимому, еще не был забыт человеческим ухом. То есть во времена мифов, когда человек уже вынырнул из природы, но всё еще ощущал вибрацию ее дыхания.
Но для свершения такого путешествия нужен достаточно сложный аппарат. Таким аппаратом становится «вторичный мир». То есть автор пишет «Волшебную сказку», эта сказка суть путешествие в «Волшебную страну». Но в то же время написанный текст не ограничен началом и концом (стандартными формами — от «давным-давно» до «жили они долго и счастливо»). В тексте формируется целый вымышленный мир, который благодаря «фантазии», получает «внутреннюю логичность» реального мира.
Это, казалось бы, безобидный инструмент — ведь современные зеленые радикалы более антигуманны, нежели Профессор, они предлагают затормозить прогресс, затолкать человека в первобытное состояние и ликовать по этому поводу. Толкиен же лишь говорит, о создании выдуманного мира у себя в голове… Он пытается оправдать подобное бегство, называя наличествующий мир «тюрьмой». И совершенно не призывает что-то с этой тюрьмой по-настоящему сделать. Возможно, имеется в виду, что когда все переедут из реальности в Средиземье, мир резко подобреет и трансформируется. Однако этого явным образом не происходит, и движение толкиенистов не трансформируется в гуманистически окрашенную организацию — отчего так?
А вот Толкиен сам предостерегает: «Если бы вдруг оказалось, что люди больше не желают знать правду или утратили способность ее воспринимать, фантазия тоже зачахла бы. Если с человечеством когда-нибудь случится нечто подобное (а это не так уж и невероятно), фантазия погибнет и превратится в болезненную склонность к обману».