У Рима, согласно этой концепции, эстафетную палочку перехватывают Католическая Церковь и сам институт папства, который осуществляет уже идеологическую экспансию в Европу. Параллели между Римской империей и Католической Церковью Чемберлен проводит таким образом: если Римская империя держалась за определенный каркас гражданственности и государственности, в каком-то смысле преемственный республике (хоть и утративший, по мнению Чемберлена, свое истинное содержание), то Римская Католическая Церковь перенесла этот каркас из плоскости государственной в плоскость религиозную и идеологическую.
А широкая идеологическая экспансия позволяет проводить аналогии с римской экспансией военной.
Сам же этот расовый беспорядок, по мнению Чемберлена, переламливается принятием Великой хартии вольностей, которая знаменует собой подвижки по выходу из беспрекословного подчинения папской власти. Здесь уже в дело как раз и вступают германцы, чьей характерной чертой является способность и стремление к упорядочиванию всякого хаоса.
Но сам Чемберлен не может рассматривать данный процесс как чисто исторический и неизбежный, тем более, что он называет «хаос народов» вещью рукотворной (а не исторически объективной):
«Их родословная ведет к бессчетному числу отпущенных на свободу рабов из Африки и Азии, к мешанине различных италийских народов, к расселившимся повсюду среди них солдатским колониям из Бог знает каких стран, короче говоря, к искусственно созданному империей хаосу народов». Здесь Чемберлен говорит об итальянцах, но в данном случае важна именно подчеркнутая им мысль об искусственности «хаоса народов».
Поэтому, помимо исторических изысков и манипуляции с примерами исторических личностей (как уже упоминалось, Чемберлен отыгрывает тождество: «выдающиеся качества = наличие германской крови» в обе стороны, Розенберг с ним соглашается), которые мы оставим на совести автора, Чемберлен вводит и некое духовное обоснование сложившимся обстоятельствам.
Вводится концепция противостояния универсализма и национализма. Национализм, с точки зрения Чемберлена, как раз и символизирует германский дух с его концепцией «внешняя ограниченность, внутренняя безграничность», универсализм же — строго наоборот — это «внешняя безграничность, внутренняя ограниченность». Грубо говоря, пример империи, которая расширяется как государство и при этом требует от граждан отказа от каких-либо личных амбиций в пользу общего — это и есть образец универсализма, который Чемберлен считает скверной. А национализм декларирует ограничение государственной экспансии, но при этом гарантирует неограниченную свободу личности. В какой-то степени это является, в том числе, и ответом на расовый фатализм Гобино, который, как уже говорилось, провозглашает неизбежное расширение более развитых цивилизаций с их последующей ассимиляцией и вырождением.
Соответственно, любой универсализм является врагом германского духа, и только национализм гарантирует и порядок, и пышный расцвет искусства, и прогресс.
«В этой борьбе речь идет не о национальном светском государстве в противоположность универсальному церковному государству, но там, где мы встречаем универсализм, его неизбежным коррелятом будут антинационализм и антииндивидуализм. Совсем необязательно, чтобы это был сознательный универсализм, достаточно одной идеи, направленной на абсолютное, внешне безграничное. Так, например, последовательный социализм ведет к абсолютному государству. <…>
Действительно, социализм означает опасность для отдельных национальных государств, а также для принципа индивидуализма, но не для идеи государства. Он честно объявляет себя сторонником идеи интернационализма, но провозглашает суть не в растворении, но в сказочно осуществленной, заимствованной у машин, организации. В двух случаях наблюдается родство с Римом. Действительно, он представляет ту же католическую идею, что и Церковь, хоть и с другого конца».