Я до сих пор словно вижу ее, лежащую в кроватке, подобно маленькой мученице, красивую и мертвую. Я вновь вижу маленький гробик. И вот ее забрали у нас, месье, и мы потеряли нашу радость, наше счастье, с которым встретимся теперь лишь на Небесах, там, где теперь живет наша Теодорина.
В день ее смерти мы почувствовали, что наши души отжили свое, с тех пор нам больше ничего никогда не хотелось. И все-таки мы хотим жить. Наше существование стало печальным, но тихим, и в этой тишине кроется особый вкус жизни.
Прошли годы, боль притупилась, однако не исчезла и заставляет нас плакать всякий раз, когда мы говорим о дочери.
А мы часто о ней говорим:
«Ей было бы сейчас двенадцать лет, это был бы год ее первого причастия».
В тот раз мы целый день проплакали над ее могилой на нашем цветущем кладбище.
«Сейчас ей было бы пятнадцать лет, и, возможно, кто-то попросил бы ее руки».
Это были мои слова, я произнес их два года назад, жена в ответ грустно улыбнулась, и у нас возникла одна и та же мысль. На следующий день мы вывесили объявление: «Сдается комната одинокому мужчине». Комнату снимали многие молодые люди, среди них были англичане, датчанин, румын. Мы подумали:
«Ей было бы шестнадцать лет. Кто знает? Быть может, ей понравился бы наш постоялец?»
Затем приехали вы, месье, и после этого мы часто думали:
«Теодорине было бы семнадцать, и если бы она еще не была замужем, то, конечно же, ее сердце избрало бы этого мягкого, хорошо воспитанного, во всех отношениях достойного ее молодого человека».
Я вижу, вы взволнованы, месье. У вас доброе сердце…
Увы! Я ошибался. Поймите, месье, то, что вы изволили сделать сегодня днем, было почти преступлением. Это так, мадам Мускад мне все рассказала. Вы причинили боль сердцу этой чудесной женщины. Вы причиняете боль моей душе, месье, и вы сами понимаете, что после произошедшего дверь в мой дом для вас закрыта. Видите, калитка заперта, все кончено: вам больше никогда не войти в мой сад. Вы полагаете, что перед вами сад запретных наслаждений, но именно эта мысль отлучила вас от него. Вам больше не войти в этот тихий дом, где вы причинили страдание женщине, полюбившей вас любовью матери, я это знаю. Увы! Я бы хотел, чтобы вы остались в моем доме подольше, но вы ведь сами чувствуете, вы осознаете невозможность этого, все кончено. Отправляйтесь в гостиницу и сообщите мне ее местоположение. Я отправлю туда ваши вещи. Прощайте, месье. Идемте, мадам Мускад, смеркается. Прощайте, месье, будьте счастливы, прощайте!
ГОЛУБОЙ ГЛАЗ
© Перевод А. Петрова
Луи Дюмюру{211}
Я люблю слушать, как старушки рассказывают о временах, когда они были маленькими девочками.
«Мне было двенадцать лет, и я была воспитанницей монастыря на Юге Франции, — поведала мне одна из таких почтенных дам в здравом уме и доброй памяти. — Мы были отрезаны от мира, разве что родителям дозволялось раз в месяц к нам приезжать.
Мы даже каникулы проводили в этом монастыре, окруженном парками, виноградниками и фруктовым садом.
Лишь в день свадьбы, когда мне шел девятнадцатый год, я впервые вышла из этого приюта спокойствия, где пребывала с восьмилетнего возраста. Я все еще помню, как переступила через порог, открыв тяжелую дверь в мир: сама жизнь предстала передо мной словно на сцене, воздух, едва я его вдохнула, показался особенным, солнце как никогда ярким, чувство свободы встало комом в горле. Я задыхалась и, наверно, не удержалась бы на ногах от головокружения и восхищения, если бы отец, на чью руку я опиралась, не помог мне сохранить равновесие и затем не подвел меня к ближайшей скамейке, на которую я присела, чтобы перевести дух.
Подобно всем своим подружкам, в двенадцать лет я была невинной проказницей.
Наше время делилось между занятиями, отдыхом и молитвами.
Однако именно тогда в наш класс проник демон обольщения, и я до сих пор помню хитрость, которую он пустил в ход, дабы девочки узнали, что им скоро суждено превратиться в девушек.
Мужчин в обитель монастыря не пускали, за исключением духовника, который читал мессу, молился и исповедовал наши мелкие грешки. Было еще трое старых садовников, таких тщедушных, что они не давали никакого представления о сильном поле. Кроме того, нас навещали наши отцы, а девочки, у которых были братья, говорили о них как о сверхъестественных существах.
Однажды вечером, когда стемнело, мы возвращались из часовни и шли гуськом по направлению к общей спальне.