Последующие дни король Артур выслушивал придворных историков, вкратце изложивших ему события, происшедшие после его смерти, и жизнь вошла в привычное русло. А в 1914 году, точнее, 1 апреля, когда я пишу эту хронику, в Англии царствует Георг V{229}, а во главе III Французской республики стоит месье Раймон Пуанкаре{230}, тогда как Поль Фор, король поэтов, объезжает самые отдаленные утолки Скифии, чтобы посетить своих подданных, а мой друг Андре Бийи заливисто храпит, растянувшись на диване у меня в гостиной.
НАШ ДРУГ ТОРТУМАРТ{231}
© Перевод А. Петрова
Жозе Тери{232}
Наш друг Тортумарт считал, что где-то глубоко внутри каждого человека гнездится необузданная творческая энергия, именно поэтому он лелеял надежду создать кулинарное искусство, которое бы утолило физический голод и жажду интеллекта, а гурманство превратило бы в явление духовной жизни.
Тортумарт жил на улице Нолле, в квартирке на шестом этаже. Именно там, сидя в столовой с окнами во двор, мы около двух лет назад стали свидетелями первой пищеварительной драмы.
На закуску подали вирскую кровяную колбасу и филе копченой селедки — один только вид этих блюд вызвал у нас самые мрачные ассоциации, которые, впрочем, лишь возбудили аппетит, зато чечевичный суп, появившийся следом за колбасой, взволновал нас не на шутку и одновременно пролил свет на замысел странного застолья. Мы опасались сюрпризов Тортумарта, и не напрасно. Когда гости вступили в схватку за куски окровавленной плоти утки по-руански, началось развитие драматического действия. А когда после погребального салата «Рашель»{233}, приготовленного из самого желтого на свете картофеля, самых черных трюфелей и невыносимо пахучего сельдерея, наш друг Тортумарт с решительным видом откупорил сразу несколько бутылок шампанского, и звук вылетающих пробок раздался у нас в ушах как пушечный выстрел, — сердце ушло в пятки, и наступил катарсис. Поскольку ни десерт, ни сыр предусмотрены не были, нам оставалось напоследок лишь выпить, что дают, а именно чуть теплого кофе без сахара, и отправиться по домам с ощущением трагического несварения и мыслью, что мы уже никогда не забудем эту удивительную кулинарную драму.
Прошло время, и Тортумарт вновь пригласил нас к себе, но на этот раз на кулинарную комедию. Мадридский суп со льдом появился на сцене первым и тут же вызвал улыбки гостей. Настоящий же смех поднялся, когда, смакуя второе блюдо, приглашенные узнали, что едят бычьи яйца{234}. Веселье продолжилось шуточками о нежной телячьей голове, которая нас до того позабавила, что мы съели всё подчистую, оставив на тарелке только петрушку. Но звездой вечера-буфф оказалась баранья нога с кровью и чесноком, растянувшаяся на ложе из суасонской фасоли, точно принцесса на горошине, и в этом чувствовалась искра настоящей комедии. Одним словом, мы ржали как кони, а изысканное белое вино, которое разливал Тортумарт, лишь поддерживало наш энтузиазм.
Однако на этом Тортумарт не остановился. Он хотел возвести свое искусство в ранг лирики. Поэтому в следующий раз мы ели протертый суп с вермишелью, яйца всмятку, салат-латук с цветками настурции и сливочный сыр. Все единогласно заявили, что этот ужин не что иное, как сентиментальная поэзия, а обиженный Тортумарт сказал, что рассчитывал на оду. И действительно спустя месяц мы прикоснулись к самому возвышенному искусству, воплощенному в свином рагу «Кассуле». Впоследствии Тортумарт много экспериментировал и даже потчевал нас эпопеей — средиземноморский аромат рыбного супа «Буйабес»{235} воистину напоминал стихи Гомера.
Когда Тортумарт объявил о намерении заняться философией и в один из четвергов собрал нас у себя, словно Иисус учеников, мы сильно обеспокоились. И хотя пришли все вовремя, озабоченные лица выдавали явное недоверие к метафизике кулинарии. Тревога оказалась не напрасной, потому что вскоре на столе возникло блюдо с говяжьими костями, из которых надо было, преодолевая препятствия, высосать костный мозг; а за ним последовали кроличьи головы — их предлагалось расколоть надвое, и опять же всё ради мозга, на этот раз головного. На десерт подали неочищенный миндаль и грецкие орехи. Поскольку встреча выпала на «Праздник королей»{236} гвоздем философского ужина стал пирог, однако фарфоровая фигурка, в нем спрятанная, отнюдь не определяла короля вечера, а, как нам объяснили, символизировала пифагорическую мудрость — всего-то навсего.