Крайне заинтригованный, я прошел в гостиную, куда провели экзотическую пару.
Чернокожий господин непринужденно представился мне на весьма сносном французском:
— Я — дон Хосе Уртадо-и-Барраль.
— Как! Это вы? — воскликнул я, припомнив историю с сигарой.
Должен признаться, мне и в голову не приходило, что гаванские Ромео и Джульетта могут оказаться чернокожими.
Дон Хосе Уртадо-и-Барраль учтиво подтвердил:
— Да, я.
Он представил мне свою спутницу:
— Моя жена. И стала она ею благодаря вашей любезности. Жестокие родители заперли ее в монастырь, где монашки дни напролет делают сигары, которые поставляются исключительно папскому и английскому королевскому дворам.
Я не мог прийти в себя от изумления. Уртадо-и-Барраль продолжал:
— Мы оба принадлежим к богатым чернокожим семействам. На Кубе таких немного, однако они есть. Но прошу мне поверить, предрассудки по части цвета кожи имеются в равной степени и у белых, и у черных.
Родители моей Долорес любой ценой хотели выдать ее за белого. Они мечтали о зяте-янки и, разъяренные ее непреклонным решением выйти только за меня, в глубокой тайне заперли ее в монастыре де ла Мерсед.
Я не знал, где искать Долорес, впал в полное отчаяние и был близок к самоубийству, но, получив письмо, которое вы столь любезно отдали на почту, воспрял духом. Я похитил возлюбленную, и вскоре она стала моей женой.
Само собой разумеется, мы проявили бы крайнюю неблагодарность, если бы избрали местом нашего свадебного путешествия не Париж и не исполнили бы свои долг — прийти и поблагодарить вас.
В настоящее время я — управляющий одной из самых крупных сигарных фабрик в Гаване и, чтобы возместить вам ту дрянную сигару, которую вам пришлось выкурить по нашей вине, дважды в год буду присылать вам запас первоклассных сигар. Я хотел лишь узнать ваши вкусы, чтобы тотчас же отправить первую посылку…
Дон Хосе научился французскому в Новом Орлеане, а жена его изъяснялась без акцента, так как получила образование во Франции.
Вскоре молодые герои этого романтического приключения вернулись в Гавану. Должен добавить, что неблагодарный, а скорей всего, разочарованный браком дон Хосе Уртадо-и-Барраль так ни разу и не прислал мне обещанных сигар.
4. ПРОКАЗА
Когда кто то заметил, что итальянский не составляет трудностей, барон дʼОрмезан запротестовал с уверенностью человека, говорящего чуть ли не на полутора десятках европейских и азиатских языков:
— Итальянский нетруден? Какое заблуждение! Возможно, его трудности не столь очевидны, но тем не менее они есть, можете мне поверить. Я сам столкнулся с ними. Из за них я чуть не подхватил проказу, лепру, эту страшную болезнь, что подобно трудностям, какие представляет итальянский язык, таится, представляется исчезнувшей, а меж тем продолжает распространяться и свирепствовать во всех пяти частях света.
— Проказу!
— Из-за итальянского?
— Ой, расскажите!
— Это, верно, было ужасно!
Выслушав эти восклицания, подтверждающие успех его парадоксального высказывания, барон дʼОрмезан улыбнулся. Я протянул ему коробку с сигарами. Он выбрал одну, снял с нее бумажное колечко, которое по дурацкой привычке, перенятой в Германии, надел на палец, и только после этого прикурил. Победно выпустив в сторону окружающих несколько клубов дыма, барон снисходительным тоном, в котором ощущалась некоторая тщеславность, начал рассказ:
— Лет этак двенадцать назад я путешествовал по Италии. В ту пору как лингвист я был еще крайне несведущ. Я достаточно скверно говорил по-английски и по-немецки. Что же до итальянского, я изъяснялся на каком то макароническом наречии, то есть брал французские слова и присоединял к ним звучные окончания, а также использовал слова из латыни, но тем не менее меня кое-как понимали.
Я уже прошел пешком большую часть Тосканы, и вот часов около шести вечера пришел в одно прелестное селение, где намеревался переночевать. На единственном тамошнем постоялом дворе мне объявили, что все комнаты заняты компанией англичан. Хозяин постоялого двора посоветовал мне попросить ночлега у священника. Тот принял меня очень радушно и, похоже, был в восторге от моего гибридного наречия, которое сравнил, думаю, чрезмерно польстив мне, с языком «Сна Полифила»{91}. Я ответил, что рад тому, что, сам того не желая, подражаю Мерлину Кокаи{92}. Священник очень смеялся и сообщил, что его фамилия тоже Фоленго; случайное это совпадение показалось мне достаточно поразительным. Затем он отвел меня к себе в спальню и показал, что там и где. Я попытался отказываться, но не тут то было. Достопочтенный аббат Фоленго явно имел тосканское представление о гостеприимстве, поскольку не выказал ни малейшего намерения сменить простыни на своей кровати. Мне предстояло на ней спать, и я не мог найти предлога попросить у добрейшего священнослужителя, не обидев его, чистые простыни.