И Крониаманталь подхватил следующий куплет:
Ему показалось, будто голос Тристуз продолжил песню.
Мужские голоса то тут, то там басовито распевали незнакомые слова, а надтреснутый старческий голос выводил:
Vexilla regis prodeunt…[27]{168}
В тот момент, когда вовсю зазвонил колокол, в комнату вошел отец Карел.
— Ну-ну, сын мой, слушаем шумы нашего прекрасного сада? Он полон воспоминаний, этот земной рай. Тихо Браге{169} занимался когда-то здесь любовью с прекрасной еврейкой, которая ежеминутно повторяла ему: «хазер», что на их жаргоне значит «свинья». Я видел там некоего эрцгерцога, развлекающегося с прелестным мальчиком, у которого попка была в форме сердечка… А теперь обедать! Обедать!
Они пришли в еще пустую огромную трапезную, и поэт смог не торопясь осмотреть фрески, украшавшие стены.
На одной был изображен лежащий Ной, пьяный до полусмерти. Его сын Хам смотрел на обнажившийся детородный орган своего отца, то есть написанную с прелестной наивностью виноградную лозу, ветви которой изображали генеалогическое древо или что-то в этом роде, потому что это были имена настоятелей монастыря, красными буквами вписанные в листики.
Во фреске на сюжет свадьбы в Кане Галилейской{170} присутствовал Писающий мальчик, пускающий винную струю прямо в бочку, покуда беременная новобрачная, по крайней мере, на восьмом месяце, демонстрировала свой округлый, как бочонок, живот кому-то, кто наверху углем выводил: «Токайское».
Были еще Гедеоновы солдаты{171}, облегчающиеся в страшных корчах, которые вызвала у них выпитая вода.
В центре залы по ее длине расположился длинный стол, накрытый с редкой торжественностью. Бокалы и графины были из граненого богемского хрусталя — того тончайшего красного стекла, в состав которого входят лишь папоротник, золото и гранатовая крошка. Восхитительные серебряные приборы сияли на белизне, усыпанной фиалками скатерти.
Монахи приходили пара за парой, с капюшонами на головах и скрещенными на груди руками. Входя, они приветствовали Крониаманталя и рассаживались на привычные места. По мере появления монахов отец Карел называл их имена и страны, откуда они прибыли. Вскоре все места были заняты и число сотрапезников, включая Крониаманталя, достигло пятидесяти шести. Аббат, итальянец с раскосыми глазами, произнес благодарственную молитву, и началась трапеза. Но Крониаманталь с беспокойством ожидал появления Тристуз.
Сначала была подана похлебка, в бульоне которой плавали маленькие птичьи мозги и зеленый горошек…
— Двое наших французских гостей только что отбыли, — сказал один монах-француз, прежде бывший приором в Крепонтуа. — Я не смог их задержать: спутник моего племянника только что пел в саду своим дивным сопрано и чуть не потерял сознание, услышав, что кто-то в монастыре подхватил припев. Напрасно мой племянник умолял своего очаровательного друга остаться здесь; они тут же собрались и уехали на поезде, поскольку их автомобиль не был готов. Мы им отправим его по железной дороге. Они не сообщили мне цели своего путешествия, но я думаю, что у этих двоих чад дело в Марселе. Мне кажется, я слышал, как они говорили об этом городе.
Бледный как полотно Крониаманталь поднялся с места:
— Простите, святые отцы, — сказал он, — я злоупотребил вашим гостеприимством. Мне нужно уйти, не спрашивайте, почему. Но я навсегда сохраню доброе воспоминание о царящих здесь простоте, радости и свободе. Все это в высшей степени дорого мне, я только спрашиваю себя: почему же, почему я не могу этим воспользоваться?
XVI. ПРЕСЛЕДОВАНИЕ
В то время ежедневно вручались поэтические премии. С этой целью создавались тысячи обществ, и их члены жировали, в определенный день расточая свои щедроты на поэтов. Таким днем, когда самые большие общества, компании, административные советы, академии, комитеты, жюри и т. д. и т. п. всего мира присуждают учрежденные премии, было 26 января{172}. В этот день вручали 8019 поэтических премий, сумма которых составляла 50 003 225, 75 французских франков. Однако не было такой страны и такого слоя населения, в которых был бы распространен вкус к поэзии, поэтому в обществе росло предубеждение против поэтов; их считали ленивыми, бесполезными и так далее в том же роде. В этом году день 26 января прошел без инцидентов, но наутро известная газета «Голос», выходящая в Аделаиде (Австралия) на французском языке, поместила статью одного ученого, химика-агротехника Горация Тограта (немца, родившегося в Лейпциге), чьи открытия и изобретения частенько походили на чудеса. Статья, озаглавленная «Лавр», содержала нечто вроде исторической справки о лавре как сельскохозяйственной культуре в Иудее, Греции, Италии, Африке и в Провансе. Автор давал советы имеющим лавровые насаждения в своих палисадниках, перечислял разнообразные способы употребления лавра в пищевой промышленности, искусстве, поэзии и его роль как символа поэтической славы. Он касался также мифологии, упоминая миф об Аполлоне и Дафне{173}. Под конец Гораций Тограт резко менял тон и завершал свою статью таким образом: