— Вы — мой товарищъ! — отвѣчалъ Мэнни.
III. Ночь.
Квартира Мэнни занимала весь пятый этажъ большого дома, обособленно возвышавшагося среди маленькихъ домиковъ одной изъ окраинъ столицы. Насъ никто не встрѣчалъ. Въ комнатахъ, по которымъ мы шли, было пусто, и при яркомъ свѣтѣ электрическихъ лампочекъ пустота эта казалась особенно мрачной и неестественной. Въ третьей комнатѣ Мэнни остановился.
— Вотъ здѣсь, — онъ указалъ на дверь четвертой комнаты, — находится воздушная лодочка, въ которой мы сейчасъ поѣдемъ къ большому этеронефу. Но раньше я долженъ подвергнуться маленькому превращенію. Въ этой маскѣ мнѣ трудно было бы управлять гондолой.
Онъ растегнулъ воротничекъ, и снялъ съ себя вмѣстѣ съ очками ту удивительно сдѣланную маску, которую я, какъ и всѣ другіе, принималъ до этого момента за его лицо. Я былъ пораженъ тѣмъ, что увидѣлъ при этомъ. Его глаза были чудовищно громадны, какими никогда не бываютъ человѣческіе глаза. Ихъ зрачки были расширены даже по сравненію съ этой неестественной величиной самихъ глазъ, что дѣлало ихъ выраженіе почти страшнымъ. Верхняя часть лица и головы была настолько широка, насколько это было неизбѣжно для помѣщенія такихъ глазъ; напротивъ, нижняя часть лица, безъ всякихъ признаковъ бороды и усовъ, была сравнительно мала. Все вмѣстѣ производило впечатлѣніе крайней оригинальности, пожалуй уродства, но не каррикатуры.
— Вы видите, какой наружностью надѣлила меня природа, — сказалъ Мэнни: — вы понимаете, что я долженъ скрывать ее, хотя бы ради того, чтобы не пугать людей, не говоря уже о требованіяхъ конспираціи. Но вамъ ужъ придется привыкать къ моему безобразію, вы по необходимости будете проводить много времени со мною.
Онъ отворилъ дверь слѣдующей комнаты и освѣтилъ ее. Это была обширная зала. Посрединѣ ея лежала небольшая, довольно широкая лодочка, сдѣланная изъ металла и стекла. Въ ея передней части и борта и дно были стеклянныя, со стальными переплетами; эта прозрачная стѣнка въ два сантиметра толщиной была, очевидно, очень прочна. Надъ носовыми бортами двѣ плоскихъ хрустальныхъ пластинки, соединенныхъ подъ острымъ угломъ, должны были разрѣзывать воздухъ и охранять пассажировъ отъ вѣтра при быстромъ движеніи. Машина занимала среднюю часть лодочки, винтъ съ тремя лопастями въ полъ-метра ширины находился въ кормовой части. Передняя половина лодочки вмѣстѣ съ машиной была прикрыта сверху тонкимъ пластинчатымъ навѣсомъ, прикрѣпленнымъ къ металлической оковкѣ стеклянныхъ бортовъ и къ легкимъ стальнымъ колонкамъ. Все вмѣстѣ было изящно, какъ игрушка.
Мэнни предложилъ мнѣ сѣсть на боковую скамеечку гондолы, погасилъ электрическій свѣтъ и раскрылъ огромное окно залы. Самъ онъ сѣлъ спереди возлѣ машины, и выбросилъ нѣсколько мѣшковъ балласта, лежавшихъ на днѣ лодки. Затѣмъ онъ положилъ руку на рычагъ машины. Лодка заколебалась, медленно поднялась, и тихо проскользнула въ открытое окно.
Я сидѣлъ, какъ прикованный, не рѣшаясь пошевелиться. Шумъ винта становился все слышнѣе: холодный зимній воздухъ врывался подъ навѣсъ, пріятно освѣжая мое горѣвшее лицо, но безсильный проникнуть подъ мое теплое платье. Надъ нами сверкали, переливаясь, тысячи звѣздъ, а внизу… Я видѣлъ черезъ прозрачное дно гондолы, какъ уменьшались черныя пятна домовъ, и уходили вдаль яркія точки электрическихъ фонарей столицы, и снѣжныя равнины свѣтились далеко подъ нами тусклымъ, синевато-бѣлымъ свѣтомъ. Головокруженіе, сначала легкое и почти пріятное, становилось все сильнѣе, и я закрылъ глаза, чтобы избавиться отъ него.
Воздухъ становился все рѣзче, шумъ винта и свистъ вѣтра все выше, — очевидно, быстрота движенія возрастала. Скоро среди этихъ звуковъ мое ухо стало различать тонкій, непрерывный и очень ровный серебристый звонъ, — это дрожала, разбивая воздухъ, стеклянная стѣнка гондолы. Странная музыка заполняла сознаніе, мысли путались и уходили, оставалось только чувство стихійно-легкаго и свободнаго движенія, уносящаго куда-то впередъ и впередъ, въ безконечное пространство.
— Четыре километра въ минуту, — сказалъ Мэнни, и я открылъ глаза.
— Это еще далеко? — спросилъ я.
— Около часу пути, на льду одного озера.
Мы находились на высотѣ нѣсколькихъ сотъ метровъ, и лодка летѣла горизонтально, не опускаясь и не поднимаясь. Мои глаза привыкали къ темнотѣ, и я видѣлъ все яснѣе. Мы вступали въ страну озеръ и гранитныхъ скалъ. Эти скалы чернѣли мѣстами, свободныя отъ снѣга. Между ними кой-гдѣ лѣпились деревушки.
Налѣво позади насъ оставалось вдали снѣжное поле замерзшаго залива, справа — бѣлыя равнины громаднаго озера. На этомъ безжизненномъ зимнемъ ландшафтѣ мнѣ предстояло порвать свои связи со старой землею. И вдругъ я почувствовалъ — не сомнѣніе, нѣтъ, настоящую увѣренность, что это — разрывъ навсегда…