Страна, очевидно, шла къ новымъ, рѣшительнымъ битвамъ. Но такъ дологъ и полонъ колебаній былъ этотъ путь, что многіе успѣли утомиться и даже отчаяться. Со стороны радикальной интеллигенціи, которая участвовала въ борьбѣ главнымъ образомъ своимъ сочувствіемъ, измѣна была почти поголовная. Объ этомъ, конечно, жалѣть было нечего. Но даже среди нѣкоторыхъ моихъ прежнихъ товарищей успѣли свить себѣ гнѣздо уныніе и безнадежность. По этому факту я могъ судить, насколько тяжела и изнурительна была революціонная жизнь за минувшее время. Самъ я, свѣжій человѣкъ, помнившій предъ-революціонное время и начало борьбы, но не испытавшій на себѣ всего гнета послѣдующихъ пораженій, видѣлъ ясно безсмысленность похоронъ революціи; — я видѣлъ, насколько все измѣнилось за эти годы, сколько новыхъ элементовъ прибавилось для борьбы, насколько невозможна остановка на равновѣсіи между реакціей и терроромъ. Новая волна была неизбѣжна и не далека.
Приходилось, однако, ждать. Я понималъ, какъ мучительно-тяжела работа товарищей въ этой обстановкѣ. Но самъ я не спѣшилъ итти туда, даже независимо отъ мнѣнія Вернера. Я находилъ, что лучше запастись силами, чтобы ихъ хватило тогда, когда онѣ понадобятся полностью.
Во время долгихъ прогулокъ по рощѣ мы съ Владимиромъ обсуждали шансы и условія предстоящей борьбы. Меня глубоко трогали его наивно-героическіе планы и мечты: онъ казался мнѣ благороднымъ, милымъ ребенкомъ, которому суждена такая же простая непритязательно-красивая смерть бойца, какова была его юная жизнь. Славныя жертвы намѣчаетъ себѣ революція, и хорошею кровью окрашиваетъ она свое пролетарское знамя…
Не одинъ Владимиръ казался мнѣ ребенкомъ. Много наивнаго и дѣтскаго, чего я раньше какъ-будто не замѣчалъ и не чувствовалъ, я находилъ и въ Вернерѣ, старомъ работникѣ революціи, и въ другихъ товарищахъ, о которыхъ вспоминалъ, — даже въ нашихъ вождяхъ… Всѣ люди, которыхъ я зналъ на землѣ, представлялись мнѣ полу-дѣтьми, подростками, смутно воспринимающими жизнь въ себѣ и вокругъ себя, полу-сознательно отдающимися внутренней и внѣшней стихійности. Въ этомъ чувствѣ не было ни капли снисходительности или презрѣнія, а была глубокая симпатія и братскій интересъ къ людямъ-зародышамъ, дѣтямъ юнаго человѣчества.
IV. Конвертъ.
Жаркое лѣтнее солнце какъ-будто растопило ледъ, окутывавшій жизнь страны. Она пробуждалась, и зарницы новой грозы уже вспыхивали на горизонтѣ, и снова глухіе раскаты начинали доноситься съ низовъ. И это солнце, и это пробужденіе согрѣвали мою душу и поднимали мои силы, и я чувствовалъ, что скоро буду здоровъ, какъ не былъ никогда въ жизни.
Въ этомъ смутно-жизнерадостномъ состояніи мнѣ не хотѣлось думать о прошломъ, и пріятно было сознавать, что я забытъ всѣмъ міромъ, забытъ всѣми… Я разсчитывалъ воскреснуть для товарищей въ такое время, когда никому и въ голову не придетъ меня спрашивать о годахъ моего отсутствія, — когда всѣмъ будетъ слишкомъ не до того, и мое прошлое потонетъ надолго въ бурныхъ волнахъ новаго прилива. А если мнѣ случалось подмѣчать факты, вызывавшіе сомнѣніе въ надежности этихъ расчетовъ, во мнѣ зарождалась тревога и безпокойство, и неопредѣленная враждебность ко всѣмъ, кто могъ еще обо мнѣ помнить.
Въ одно лѣтнее утро Вернеръ, вернувшись изъ лечебницы съ обхода больныхъ, не ушелъ въ садъ отдыхать, какъ онъ дѣлалъ обыкновенно, потому что эти обходы страшно его утомляли, — а пришелъ ко мнѣ, и сталъ очень подробно разспрашивать меня о моемъ самочувствіи. Мнѣ показалось, что онъ запоминалъ мои отвѣты. Все это было не вполнѣ обычно, и сначала я подумалъ что онъ какъ-нибудь случайно проникъ въ тайну моего маленькаго заговора. Но изъ разговора я скоро увидѣлъ, что онъ ничего не подозрѣваетъ. Потомъ онъ ушелъ опять-таки не въ садъ, а къ себѣ въ кабинетъ, и только черезъ полъчаса я увидѣлъ его въ окно гуляющимъ по его любимой темной аллеѣ. Я не могъ не думать объ этихъ мелочахъ, потому что ничего болѣе крупнаго вокругъ меня вообще не было. Послѣ различныхъ догадокъ, я остановился на томъ, наиболѣе правдоподобномъ предположеніи, что Вернеръ хотѣлъ написать кому-то, — очевидно, по спеціальной просьбѣ, — подробный отчетъ о состояніи моего здоровья. Почту къ нему всегда приносили утромъ въ его кабинетъ въ лечебницѣ, — въ этотъ разъ онъ, должно быть, получилъ тамъ письмо съ запросомъ обо мнѣ.