— Леонидъ у васъ? — спросила она, не здороваясь со мною.
— Да, — отвѣчалъ я, — но не слѣдуетъ особенно тревожиться: хотя его рана и серьезна, однако я полагаю, его возможно вылечить.
Она быстро и умѣло задала мнѣ рядъ вопросовъ, чтобы выяснить положеніе больного. Затѣмъ она заявила, что желаетъ его видѣть.
— А не можетъ ли это свиданіе взволновать его? — возразилъ я.
— Несомнѣнно, да, — былъ ея отвѣтъ, — но это принесетъ ему меньше вреда, чѣмъ пользы. Я ручаюсь вамъ за это.
Ея тонъ былъ очень рѣшительный и увѣренный. Я чувствовалъ, что она знаетъ, что говоритъ, и не могъ отказать ей. Мы прошли въ ту палату, гдѣ лежалъ Леонидъ, и я жестомъ показалъ ей, чтобы она прошла за ширмы; но самъ остался по сосѣдству, у постели другого тяжело-раненаго, которымъ мнѣ все равно предстояло заняться. Я хотѣлъ слышатъ весь ея разговоръ съ Леонидомъ, чтобы вмѣшаться, если это потребуется.
Уходя за ширмы, она нѣсколько приподняла вуаль. Ея силуетъ былъ виденъ для меня черезъ мало-прозрачную ткань ширмъ, и я могъ различитъ, какъ она наклонилась надъ больнымъ.
— Маска…, — произнесъ слабый голосъ Леонида.
— Твоя Нэтти! — отвѣчала она, и столько нѣжности и ласки было вложено въ эти два слова, сказанныя тихимъ, мелодичнымъ голосомъ, что мое старое сердце задрожало въ груди, охваченное до боли радостнымъ сочувствіемъ.
Она сдѣлала какое-то рѣзкое движеніе рукою, точно разстегивала воротничекъ, и, какъ мнѣ показалось, сняла съ себя шляпу съ вуалемъ, а затѣмъ еще ближе наклонилась къ Леониду. Наступило минутное молчаніе.
— Значитъ, я умираю, — сказалъ онъ тихо, тономъ вопроса.
— Нѣтъ, Лэнни, жизнь передъ нами. Твоя рана не смертельна, и даже не опасна…
— А убійство? — возразилъ онъ болѣзненно-тревожно.
— Это была болѣзнь, мой Лэнни. Будь спокоенъ, этотъ порывъ смертельной боли не станетъ никогда между нами, ни на пути къ нашей великой общей цѣли. Мы достигнемъ ея, мой Лэнни…
Легкій стонъ вырвался изъ его груди, но это не быль стонъ боли. Я ушелъ, потому что относительно моего больного уже выяснилъ то, что мнѣ было надо, а подслушивать больше не слѣдовало, и было не зачѣмъ. Черезъ нѣсколько минутъ незнакомка, опять въ шляпкѣ и въ вуали, вызвала меня снова.
— Я возьму Леонида къ себѣ, — заявила она. — Леонидъ самъ желаетъ этого, и условія для леченія у меня лучше, чѣмъ здѣсь, такъ что вы можете быть спокойны. Два товарища дожидаются внизу; они перенесутъ его ко мнѣ. Распорядитесь дать носилки.
Спорить не приходилось: въ нашемъ госпиталѣ всѣ условія, дѣйствительно, не блестящія. Я спросилъ ея адресъ — это очень близко отсюда, — и рѣшилъ завтра же зайти къ ней навѣстить Леонида. Двое рабочихъ пришли и осторожно унесли его на носилкахъ.
(Приписка, сдѣланная на слѣдующій день.)
И Леонидъ, и Нэтти безслѣдно изчезли. Сейчасъ я зашелъ на ихъ квартиру: двери отперты, комнаты пусты. На столѣ въ большой залѣ, въ которой одно огромное окно отворено настежь, я нашелъ записку, адресованную мнѣ. Въ ней дрожащимъ почеркомъ было написано всего нѣсколько словъ:
«Привѣтъ товарищамъ. До свиданья.
Вашъ Леонидъ.»
Странное дѣло — у меня нѣтъ никакого безпокойства. Я смертельно усталъ за эти дни, видѣлъ много крови, много страданій, которымъ не могъ помочь, насмотрѣлся картинъ гибели и разрушенія; а на душѣ все такъ же радостно и свѣтло.
Все худшее позади. Борьба была долгая и тяжелая, но побѣда передъ нами… Новая борьба будетъ легче…