Не хотел Леонид рассказывать и о том, что он и дядюшка в ресторанах деньги пропивали и знакомым девицам часы-браслеты дарили.
Долго выяснял истину следователь Зайцев.
— Вспоминай, Леня, кому еще что давали? Для тебя же стараюсь все найти.
В Копейск ездил сам разыскивать, не запрятано ли в подвале еще что-нибудь. По Челябинскому универмагу не досчитался золотых изделий на 4800 рублей, а по Семипалатинскому ЦУМу — и того больше. Радовался, что удалось вернуть государству золота на 123 тысячи рублей, как будто свое добро нашел. Так и сказал: «Как это не свое, Леня? Можно сказать, кровное, свое. Все государственное — это наше, общее».
— Значит и мое? Так за что же меня будут судить?
Другой бы возмутился, а Зайцев спокойно взял листок бумаги и давай считать. Подсчитал, сколько лет работал Ленька. Сколько за три года трудового стажа мог заработать и сколько у государства взял. Баланс, конечно, оказался не в пользу обвиняемого.
В последнем слове подсудимый сказал:
— Раскаиваюсь я! Простите!
Но простить его суд не мог. Мог только учесть, что признал свою вину и что народное добро в основном возвращено.
КЛАД
Никто не помнил, когда они поселились на главной улице старого города в бревенчатом, на высоком фундаменте доме, крытом железом.
Иван Митрофанович чуть свет уходил на работу. Анна Петровна провожала его до калитки и начинала готовить завтрак детям. Так было каждый день, пока не началась война.
Пусто стало в доме. Парни ушли в армию, дочь поступила в институт, а Ивана Митрофановича мобилизовали на строительство автомобильного завода.
Когда стало ясно, что враг скоро будет разбит, Анна Петровна, ожидая сыновей, выбелила все комнаты, кухню, сени и даже чулан.
А вскоре приехали Петр и Алексей. Не трудно представить, как радовалась мать, увидев сыновей здоровыми и невредимыми. Вернулся домой и Иван Митрофанович.
Втроем мужчины перекрыли крышу, покрасили ее зеленой краской, новый тесовый забор поставили. Жизнь здесь потекла своим чередом. Но вот наступило время, когда глава семьи стал собираться на заслуженный отдых. Проводили его с почетом. Директор завода, вручая Ивану Митрофановичу именные часы и Почетную грамоту, сказал:
— Спасибо, дорогой наш человек, за то, что в трудные для страны годы все силы ты отдавал ей. Спасибо и за то, что добрых сыновей вырастил и к нам на завод привел. Будет здоровье, не забывай нас! Приходи за помощью, если понадобится, да и секретами своими с молодежью поделись!
— Это какими еще секретами?! — Иван Митрофанович даже покраснел. — Нет у меня от людей никаких тайн, кроме того, что без работы жить не могу. С малолетства к труду приучен.
Придя домой, сложил аккуратно в комод все подарки, а через несколько дней занемог. Бывало, утром выйдет на крыльцо и, закурив, все время неотрывно смотрит в одну точку, о чем-то своем думает.
— Что с тобой, отец? — спрашивала жена, Нам бы только жить да радоваться. А у тебя словно камень на душе. Ты откройся мне… Может, полегчает…
— Рано еще открываться. Вот начну умирать, тогда скажу. Только прошу, не вздумай звать попа исповедоваться. Не знаешь кому он служит: богу или черту.
— Господи! Да ты что богохульничаешь? Ума, что ли, лишился?
— Нет, мать, я еще в своем уме. Только вот ума не приложу, как мне с умом-то поступить.
Призадумалась Анна Петровна над этими словами, но даже с дочерью Марией своими мыслями не поделилась. А как стало совсем плохо мужу, про секрет напомнила:
— Отец! Пока не поздно тайну-то мне, про которую велел напомнить, скажи. Вдруг язык потеряешь али сказать не успеешь…
— Дома-то кто есть?
— Никого.
Откашлявшись, Иван Митрофанович после короткого молчания промолвил:
— Золото у нас во дворе зарыто.
— Да ты что? Какое золото? Всю жизнь копеечку считал… Откуда оно?
— Не спрашивай откуда. Пить дай! В горле пересохло.
Вернувшись с водой, Анна Петровна застала мужа мертвым, так и не узнав до конца его тайну.
Двадцать лет хранила женщина то немногое, о чем поведал ей Иван Митрофанович на смертном одре. И только незадолго перед кончиной открыла она душу дочери Марии.