При этом стоит отметить, что на тот момент “москали” пока еще ничем не могли обидеть днепровских казаков, как то угнетением украинского народа, жестокими поборами и так далее. Просто потому, что не было еще русских в этих землях.
А постоянные нападения на русские торговые караваны, идущие на юг? И не только по Днепру, но и по рекам бассейна Дона.
Так что говорить о братстве по вере не приходится. Все действия казаков определялись только одним — жаждой наживы. Современники отзывались о религиозной жизни днепровского казачества с отвращением, усматривая в ней больше безбожия, чем веры. Адам Кисель, православный шляхтич, писал, что у запорожских казаков “нет никакой веры”, и то же повторял униатский митрополит Рутский.
Да и в более позднее время, в годы так называемой Руины, казаки не отличались особой любовью к православному населению своей же страны. С завидным постоянством армии под руководством правобережных и левобережных гетманов жгли украинские деревни, вырезали население украинских сел и городов, расположенных на землях своих противников. И опять же — борьба за власть, за наживу.
Запорожский казак
Теперь о патриотизме и борьбе за независимость. Начнем с того, что великий освободитель Украины Богдан Хмельницкий был подданным польской короны. И только когда у него отняли имение, “задумался” вдруг о свободе Украины. Но это даже не очень удивительно. Удивительно другое. Данные, приведенные П. Кулишем, подтверждают, что оба Хмельницких, отец и сын, а после них Петр Дорошенко, признавали себя подданными султана турецкого — главы ислама. С крымскими же татарами, этими “врагами креста Христова”, казаки не столько воевали, сколько сотрудничали и вкупе ходили на польские и на московские земли.
Сам гетман Богдан Хмельницкий был едва ли не первым сепаратистом. Не прошло и двух лет со дня присяги на подданство царю Алексею Михайловичу, как в Москву стали поступать сведения о нелояльном поведении Хмельницкого, о нарушении им присяги.
Проверив слухи и убедившись в их правильности, правительство вынуждено было послать в Чигирин окольничего Федора Бутурлина и думного дьяка Михайлова, дабы поставить на вид гетману неблаговидность его поведения.
“Обещал ты гетман Богдан Хмельницкий со всем войском запорожским в святой Божией церкви по непорочной Христовой заповеди перед святым Евангелием служить и быть в подданстве и послушании под высокой рукой его царского величества и во всем ему великому государю добра хотеть, а ныне слышим мы, что ты желаешь добра не его царскому величеству, а Ракочию и, еще хуже, соединились вы с неприятелем великого государя Карлом Густавом, королем шведским, который с помощью войска запорожского его царского величества отторгнул многие города польские.
И ты, гетман, оказал пособие шведскому королю без соизволения великого государя, забыл страх Божий и свою присягу перед святым Евангелием".
Хмельницкого упрекали в своеволии, в недисциплинированности, но не допускали еще мысли об отложении его от Московского Государства. А между тем ни Бутурлин, ни бояре, ни Алексей Михайлович не знали, что имели дело с двоеданником, признававшим над собой власть двух государей. Факт этот стал известен в XIX веке, когда историком Н.И. Костомаровым найдены были две турецкие грамоты Султана Мехмета к Хмельницкому, из которых видно, что гетман, отдавшись под руку царя московского, состоял в то же время подданным султана турецкого. Турецкое подданство он принял еще в 1650 году, когда ему послали из Константинополя “штуку златоглаву” и кафтан, “чтобы вы с уверенностью возложили на себя этот кафтан, в том смысле, что вы теперь стали нашим верным данником”.
Знали об этом событии, видимо, лишь немногие приближенные Богдана, в то время как от казаков и от всего народа малороссийского оно скрывалось. Отправляясь в 1654 году в Переяславль на раду, Хмельницкий не отказался от прежнего подданства и не снял турецкого кафтана, надев поверх него московскую шубу.
Через полтора с лишним года после присяги Москве султан шлет новую грамоту, из которой видно, что Богдан и не думал порывать с Портой, но всячески старался представить ей в неверном свете свое соединение с Москвой. Факт нового подданства он скрыл от Константинополя, объяснив все дело как временный союз, вызванный трудными обстоятельствами. Он по-прежнему просил султана считать его своим верным вассалом, за что удостоился милостивого слова и заверение в высоком покровительстве.