Вот в письме к Курскому царь припоминает: «Нас же с единородным братом, святопочившим Юрием, держали как посторонних и убогих детей. Каких только лишений не вынес я в одежде и пище?!..Вспомню хоть это одно: играю я в детстве, а князь Иван Васильевич Шуйский сидит на лавке, локтем опершись и положив ногу на постель нашего отца… Кто может вынести такую гордыню? Трудно исчислить, сколько страданий вынес я в детстве! Много раз поздно ел не по своей вине… Что сказать о казне родительской? Все лукаво расхитили…» И то, о чем поведал царь в письме своем, естественно, не могло не наложить отпечаток на характер будущего государя.
Что же касается богатства двора царского, то им остался-таки он славен, и Иван Васильевич гордился этим, еще за несколько дней до кончины показывал английскому послу свои алмазы, яхонты и другие самоцветные камни, подробно рассказывал о таинственных и чудодейственных их свойствах, в которые верил.
Детские лишения в одежде и пище компенсированы были царскими пирами, которые давались государем на широкую ногу. Бесконечен, например, перечень кушаний, приведенный безымянным автором «Слова о богатом и убогом». А вот как описывает пир, устроенный Иваном Грозным для своей братии из 700 опричников, А.К.Толстой в романе «Князь Серебряный»:
«…Множество слуг в бархатных кафтанах фиалкового цвета, с золотым шитьем стали перед государем, поклонились ему в пояс и по два в ряд отправились за кушаньем. Вскоре они возвратились, неся сотни две жареных лебедей на золотых блюдах. Этим начался обед.
…Когда съели лебедей, слуги вышли попарно из палаты и возвратились с тремя сотнями жареных павлинов, которых распушенные хвосты качались над каждым блюдом в виде опахала. За павлинами следовали кулебяки, курники, пироги с мясом и сыром, блины всех возможных родов, кривые пирожки и оладьи».
Обед продолжался. «На столы поставили сперва разные студни; потом журавлей с пряным зельем, рассольных петухов с имбирем, бескостных куриц и уток с огурцами. Потом принесли похлебки и трех родов уху: курячью белую, курячью черную и курячью шафранную. За ухой подали рябчиков со сливами, гусей с пшеном и тетерок с шафраном.
…Отличились в тот день царские повара. Никогда так не удавались им лимонные кальи, верченые почки и караси с бараниной… Хороши и вкусны были также зайцы в лапше, и гости, как уже нагрузились, но не пропустили ни перепелов с чесночной подливкой, ни жаворонков с луком и шафраном…»
И иного стола быть не могло. Будь по-другому, это расцепилось бы как недостаточное уважение. Обеды Ивана IV продолжались до шести часов кряду. А однажды в кремлевских палатах обедало две тысячи нагайских воинов.
На невеликих обедах прием был куда скромнее. Кушали и пили по большей части из деревянной посуды, коей края, правда, были позолочены и посуда была позолочена, а делали такую красоту в монастырях.
На званые же пиры все облекалось в праздничный вид, и даже в поварню отпускалась посуда «лучшей доброты».
Сам же царь, однако, был в еде скромен. А больше иного любил он русских «штец» похлебать. Будучи горяч на руку, использовал порой и их не по назначению. Объезжая как-то свои владения, царь остановился отобедать и пригласил за стол спутников, среди коих был и князь Гвоздев. Во время царского обеда тот возьми и пошути неосторожно. Царь в гневе вылил на шутника целую мису горячих щей. Несчастный завопил, хотел бежать… Это и вовсе не понравилось царю, и он ударил князя ножом. Тот упал, обливаясь кровью. Царь опомнился, велел поскорее позвать своего лекаря Арнольфа, сказал ему:
— Исцели слугу моего доброго, я пошутил с ним неосторожно.
— Так неосторожно, — заметил лекарь, глянув на рану, — что разве только Бог и твое царское величество может воскресить его.
Тогда Иван Грозный, махнув рукой, проговорил:
— Ну его, пса! — и продолжил трапезу.
«Зело пьяным» питием нередко наполнял государь «чашу великую», желая, верно, забыть многое из того, что творилось вокруг и чему потакал он сам. Для своей опричины в Москве на Балчуге Иван IV построил кабак, дозволив пить сколь угодно. Но «пьянствующий» народ не любил, однако, и разрешал веселиться четырежды в году лишь на большие праздники.
В фолианте XVII века, правда, не по медицине, а в исторических записках, автор сообщал: «Когда Иван Грозный позволял себе лишнее на пиру или слишком расстраивался от доносов Малюты Скуратова, отпаивали его богородицыной травой, морсами, настоянными на ромашке и душице». Ученые долго ломали голову: что же это за богородицына трава? Помог старинный травник: «Она, (богородская, богородичная трава, или чабрец) имеет свойство укреплять желудок, голову и сердце, унимать рвоту и резь в животе, исправляет всякую дурноту в желудке, производит аппетит, прогоняет спячку и дурноту из головы…»