- Нет, Доротея, так дальше не пойдет, невозможно выполнять всю работу одному. Мне нужна помощь, помощь в погребе, в трактире, в хлеву - или я буду вынужден продать дом и двор. Мне уже давно за шестьдесят. Нет, если так дальше пойдет, то я умру от непосильной работы.
Здесь он ненадолго прервался, чтобы поправить свою трубку. До этого Доротея ни разу не повернулась к нему лицом, а беспрестанно смотрела из окна и кивками приветствовала проходящих мимо знакомых.
- В последнее время я часто думал, - заговорил ее муж дальше, - что мы немного поспешно отослали юношу в армию. Он был бездельником, совершенно верно, и его жена... Ну, о ней я ничего не хочу говорить. Но я считаю - не пойми меня неправильно - если бы мы еще немного потерпели, тогда мальчик арендовал бы собственное хозяйство и занимался бы всем по собственному усмотрению. Мы были бы обеспечены и могли бы прожить наши старческие годы в спокойствии. Что же касается нашего Конрада, эта умная голова внакладе не останется...
- Хочешь еще кофе?
- Да, охотно, только, Доротея, я считаю, что Франц однажды снимет солдатский мундир и...
- Вот твой кофе! - прервала его вновь фрау Доротея, не оборачиваясь к нему. Но когда они оба случайно выглянули из окна, то заметили, что по маленькому переулочку напротив базарной площади идет их сын Конрад с незнакомым молодым человеком. Лицо Ханса Штеффена побагровело, на лбу угрожающе набухли вены, а из его трубки вышли крупные кольца дыма. Расстроившись, что его беспокойство не нашло ни малейшего отклика у жены, он вновь рассердился на своего отпрыска. Почему Конрад все еще шатается по городу, когда уже давно начались занятия в школе?
- Бездельник! - полный негодования, пробормотал Ханс Штеффен. - Как это он все еще не в школе!
- Как, что ты сказал? Бездельник? - вспылила его жена. - Всегда только мальчик, всегда придираются только к нему, всегда в нем ищут виноватого! Как же он может вовремя прийти в школу, если здесь с раннего утра устраиваются такие сцены?! Эта Кэтхен! Она сведет меня в могилу! С утра до вечера приходится из-за нее сердиться. Всегда ей нужно все говорить дважды! К тому же она невыносима, а как она с утра отделала мальчика! Придет все-таки время, когда она уйдет из нашего дома. Никто не сможет потребовать от меня, чтобы я при всей моей огромной работе и постоянных неприятностях еще воспитывала бы чужих детей!
- Но и за мальчиком нам надо следить, иначе...
- Что иначе? - прошипела Доротея. - Избавь меня в доме от девчонки, тогда все само собой образуется! Она приносит нам только несчастья! Ты сам часто жалуешься, что из стойки иногда исчезают деньги. Спроси же девчонку, откуда она взяла эти три гроша!
- Три гроша? Разве у нее есть три гроша?
- Ты ее спроси! Наверняка, у нее уже готова хорошая отговорка, и в результате останется виноватым Конрад. Я этого больше не вынесу! Или ты хочешь, чтобы меня свели в могилу...
Она нашла свой носовой платок и приложила его одной рукой к глазам, а другую положила на грудь. Ее бесформенное тело тряслось от возбуждения так, что под ней даже заскрипело кресло.
- Успокойся, Доротея, ну послушай, ты же знаешь - эта старая история еще не поросла быльем. Мне пришлось бы отослать ее вместе с матерью, но малышка была так больна, и что бы стали говорить обо мне люди! Я просто не мог выбросить ее из дома. - Ну посмотри, Доротея, меня беспокоит еще одно дело. Если я просто предполагаю - если бы другой юноша, солдат, дезертировал глухой ночью и, заявясь неожиданно сюда, схватил бы меня за горло...
В этот момент на базарной площади раздался звон городского колокола. Ханс Штеффен вскочил, испугавшись, что снаружи могли подслушать. Затем он увидел, как глашатай, блюститель порядка Пум-пер, распечатывал письмо, с тем, чтобы ознакомить всех жителей городка с содержанием послания. Хозяин трактира открыл окно и приложил руку к уху. Пумпер громким голосом зачитывал: