- Хотя мне и нужно благословение родителей, но больше всего я нуждался в твоем „да".
- О, молодой господин, разве они еще не знают?
- Они должны узнать это сегодня - это будет чудесный сюрприз. Но, Ханна, я на ней обязательно женюсь, на это ты можешь полагаться!
- А если Ваши родители...?
- Я на ней женюсь, Ханна! Она дочь мелкого торговца. „Она тебе не пара", - скажет мама, - у нее нет ни пфеннига"... Я оставлю службу в армии и уйду в отставку.
- О Господи, что же будет!
- Свадьба! - засмеялся Ганс Виктор. Но смех был неестественным. Затем он кивнул Ханне и твердыми
шагами вышел из комнаты. Она слышала, как он спустился по лестнице и вошел в комнату родителей. Около часа снизу не раздавалось ни звука, и это время тянулось для нее мучительно.
Наконец дверь комнаты вновь раскрылась, и громкий голос приказал слуге:
- Дрожки!
Это был голос Ганса Виктора. Ханна поняла, что молодой человек в гневе решил покинуть родительский дом. „О Господи, Боже мой, сохрани его, смилостивься над ним!" Да, она знала его дикое упрямство и пылкость! Быстро, с трясущимися коленями, сбежала она по лестнице. Она хотела увидеть его, прежде чем он уедет. Она увидела, как он распахнул дверь дома, и была потрясена выражением дикой решимости и его растерянной поспешностью.
- Ганс Виктор, молодой господин!
Но он ее не услышал. Был только один голос, проходящий сквозь бури и тучи, который мог вселить мир в сердце упрямых детей человеческих. Это вспомнилось Ханне, когда она медленно поднималась по лестнице в свою комнату, из ее испуганного сердца, как крик о помощи в тяжелой беде, прозвучало:
- Сохрани его, Господи, сохрани!..
„Он знает, что он хочет!" За всю его жизнь у Ганса Виктора не было такого, чтобы он не получил того, что хотел. А тут неожиданно нашлась та сила, которая хотела ему помешать жениться на женщине, которую он любил. Он был рассержен до предела. Что разумного могли родители сказать против девушки? То, что она бедна? То, что это будет неравный брак? „Благородный Маммон! - пробормотал он. -Если она мне подходит, остальное тут ни при чем! Сегодня же вечером улажу все свои дела, утром добьюсь отставки, и через пару недель - свадьба! И даже, если против этого восстанет рай и ад, я все же женюсь, как я хочу, а не как хотят они. Если она будет моей женой, кто осмелится сморщить нос?...“
„Потсдам!" Поезд остановился. Ганс Виктор спрыгнул, выбежал из вокзала, подозвал ближайшие дрожки и поехал на свою служебную квартиру. „Сегодня дело должно проясниться. Я получу их „да", и именно сегодня!" Да, вскоре дело было улажено, но иначе, чем думал Ганс Виктор.
- Без благословения твоих родителей - нет!
Так сказала она. Ганс Виктор, который был готов подчинить своей воле рай и ад, не мог от девушки, которую любил всем сердцем, добиться решающего „да" на брак.
- Ганс, я люблю тебя. Я могу подождать, я могу молиться, но я не могу сказать „да" против заповеди Бога - этого я не могу! - сказала она и осталась с этим.
На следующий день Ганс Виктор поехал обратно в Берлин. Еще раз он вошел в родительский дом. Ханна услышала, что он пришел. И в то время, когда внизу родители и сын ссорились и ранили друг друга жестокими словами, Ханна встала на колени в бывшей детской и умоляла Бога подсказать им путь, который смог бы вновь сблизить сердца в доме Резеке.
С того дня словно темная тень покрыла дом Резеке. Хозяйка дома выглядела очень бледной, но держала голову выше, чем прежде, и однажды, когда Ханна собралась с духом и спросила, как идут дела у молодого господина, фрау Резеке поглядела на нее немного изумленно и сказала:
- Он надолго уехал - разве вы не знаете?
Прислуге было о чем поговорить. Вскоре разнеслось: „Он женился на своей любимой и уехал", затем: „Он наверняка покончил жизнь самоубийством", или: „Он за границей". Ханна не отвечала на все это ни слова. Она ходила, словно во сне, как будто внутри у нее все было сломано.
Ханна казалась уставшей и павшей духом. В этом блистающем доме она жила одинокой жизнью, довольная своим неприхотливым углом и своей малозаметной работой. Но она чувствовала себя даже богатой и счастливой и с терпеливой уверенностью продолжала молиться; она никогда не сомневалась, что Бог сохранит это дитя, для которого она жила, от всех бесчисленных искушений, о которых Ханна больше догадывалась, чем знала. А сейчас? Что ей осталось сейчас? Почему она не осталась в тихих горах своей родной Тюрингии? Не были ли потеряны годы, проведенные в Берлине?
Как она могла надеяться, что души этих богатых, предприимчивых людей сделают большой и необходимый поворот благодаря ее простым молитвам? Но действительно ли в просьбе заключена сила? Разве она не убеждалась в этом не раз на примере маленького Ганса Виктора, какая сила? Разве не слышал ее Бог в некоторых случаях? Разве Он не давал ей предвестий, которым она могла следовать?