Для темпераментного и достаточно сильного Бингена это было уже слишком. Его сжатый кулак попал Даалсену прямо в грудь да с такой силой, что тот, издав непонятный звук, отлетел назад.
На этом все и закончилось. Учитель уехал из деревни и рассказывали, что он, якобы, отправился служить в голландско-индийскую армию. А Анна Даал-сен стала с того дня совсем другой.
Домашнюю работу она, пожалуй, исполняла старательно, но не с прежней радостью, как в былые времена, а как только крестьянин принял в дом свою сестру - вдову с двумя детьми - отношения их друг с другом стали еще напряженнее, так как Анна эту свою тетушку не любила.
Родительский дом, где она когда-то была так счастлива, стал ей теперь ненавистным, и как только Кеес Зуренбург попросил ее руки, она, не раздумывая, приняла сватовство. Кеес хотел жениться как можно быстрее, и Анна была не против. Когда же крестьянин Даалсен несколько возразил и спросил свою дочь наедине, почему она так спешит с замужеством, она решительным тоном отрезала, что не желает и одного часа оставаться в доме.
- Может, ты и Кеесу Зуренбургу откажешь? -набросилась она на него. - Он сын богатого крестьянина, а не какой-то бедный учителишка; нет, чем быстрее я это проверну, тем лучше! Пусть будет по-твоему! Твоя дочь выходит замуж за богатого крестьянина, чего же тебе желать больше?
Так она стала Анной Зуренбург. На подворье своего отца она жила в раздорах и спорах, в Оттернхофе было тоже не намного лучше. Здесь она должна была бороться с постоянной скупостью старого свекра.
А теперь, когда все это осталось позади, наступил ли теперь мир в ее доме и в ее сердце? Увы, нет, в ее доме, конечно, не было мира, ведь обозленная жен-щина то там, то тут искала повод, чтобы дать выход своему плохому настроению.
Нет, счастье не приживалось в Оттернхофе. Един-cтвенным ребенком супругов была слабая болезненная девочка, тогда как оба хотели бы иметь сильного крепкого сына!
Конечно же, оба на свой лад, они очень любили ребенка; но ни крестьянин со своим холодным, прак-тичным рассудком, ни вспыльчивая крестьянка совсем не понимали, каким мягким сердцем и нежной душой обладала Иоанна.
Если бы кто-нибудь увидел ее тем воскресным угром в теплом солнечном свете, ни за что бы не подумал, что у нее такое хрупкое здоровье. Она была довольно высокой для своего возраста, и на щеках ее лежал легкий румянец; однако внимательный наблюдатель тут же заметил бы, что румянец этот слишком отличался от голубовато-белых висков и лба. И потом, своеобразные складки вокруг губ и лихорадочный блеск детских глаз - все указывало на то, что это юное создание было хрупким и бессильным цветком.
- Ты готова, жена? - спросил крестьянин, надевая суконный пиджак.
- Готова ли я, - ехидно ответила крестьянка, - я была бы готова четверть часа тому назад, если бы не рассердилась на Яну с ее глупой болтовней, и потом -постоянно эти возражения! Я больше не могу их переносить!
Крестьянин, сразу же сообразивший, что его жена побранилась с одной из служанок, не стал ни о чем спрашивать и, взглянув на карманные часы, только сказал:
- Ну, нам пора!
- И все из-за этого Франса Ведера, этого бродяги, -не унималась крестьянка, - который напугал Яну, сунув ей в шляпу живую лягушку, когда она стояла у дерева.
- Мама, может ты зря рассердилась на Яну, может, она не виновата, а? - мягко спросила Иоанна. На что крестьянка язвительно ответила:
- Значит, дурочка Яна в своем глупом испуге должна была схватить молочник со стола и устроить скандал, если бы была змея вместо лягушки.
Она бросила гневный взгляд на мужа.
- А ты хорош, берешь нас прямо за горло, впуская в дом этих маленьких диких бродяг! Я думаю, Кеес, что это поистине глупо для того, кто везде слывет за умного!
Зуренбург ничего не ответил. Открыв дверь и выйдя наружу, он повторил своим обычным сухим тоном:
- Пошли, уже пора!
Молча шли они по пыльной дороге в деревенскую церковь, стоящую примерно в получасе ходьбы от От-тернхофа. Каждый из них погрузился в свои собственные мысли, и, судя по нахмуренным бровям и сжатым губам крестьянки, ее мысли мало отвечали светлой солнечной погоде и мирному пейзажу вокруг нее.
Внимание крестьянина сосредоточилось на его собственном огромном ржаном поле. Он размышлял, оставить этот участок под пар осенью или опять посеять озимые. Про себя он соображал, который из этих двух вариантов может принести ему наибольший выигрыш.
И кто бы мог сказать, не продолжал ли он и в церкви производить эти расчеты, пока неподвижно, обратив лицо к кафедре, казалось бы, слушал священника? Зуренбург был известен тем, что всегда внимательно следил за проповедью. Еще никому не приходилось видеть, чтобы он закрыл глаза, как некоторые, даже когда в церкви было очень тепло.