- Не беспокойся, Нон, Летучая Мышь сможет найти дорогу и в темноте! - улыбнулся Франс и нежно обнял свою жену. - Я уже совершил однажды такой одинокий путь, только при совершенно других обстоятельствах. Слава Богу, эти слова: „Один против всех - все против одного!" больше ко мне не относятся по милости Божией. Все это чудесным образом изменилось так, что теперь я могу сказать: „Все за меня, и да позволит мне Господь быть за всех!"
Крестьянин из Вайденхофа
Я часто вспоминаю годы, когда мы каждые каникулы проводили у бабушки.
Бабушкин дом находился невдалеке от села в большом саду. Его называли виллой, может быть потому, что он отличался от других крестьянских домов более городским типом постройки. Мы знали все село, и все село знало нас. Нас приглашали на свадьбы, мы вместе с другими членами села ездили за сеном и принимали участие в снятии первого урожая. Мы знали всех, начиная самым маленьким мальчуганом и кончая самым пожилым жителем села, и кто в каком доме жил.
Почему этот крестьянский двор, который находился в стороне от деревни в высоких лугах, назывался „Вай-денхоф", легко объяснить. Небольшой деревенский ручейек обтекал фруктовый сад за домом. И вдоль этой, едва видимой на высоких лугах, светлой ленты воды как естественное обрамление двора были насажены ивовые деревья, да так низко друг к другу, что образовывали плотную изгородь. Кривые, шишковатые стволы стояли, как обветшалый, шаткий забор, качающиеся ветки деревьев цеплялись друг за друга, образуя как бы искусное зеленое плетение. Искусственным плетением служили также гибкие прутья ивовых деревьев, которые с трех сторон плотной стеной окружали Вайденхоф и дали ему свое имя.
Крестьянин из Вайденхофа был слепым. Он каждый год ломал ивовые прутья, осторожно нащупывая их рукой, и зарабатывал себе на кусок хлеба тем, что долгими темными вечерами плел из них маленькие и большие корзины, в которых нуждались в каждом доме.
За двором, домом, скотом и пашней ухаживали его жена, которую во всей окрестности стар и млад называли только матушкой Дорле, и его сын Готфрид, единственный из его четверых сыновей, остававшийся в холостяках.
Ничто нам, детям, не нравилось так, как те поручения, с которыми бабушка посылала нас в Вайденхоф. И тогда она должна была знать, что напрасно рассчитывать на наше быстрое возвращение домой. Мы так охотно бывали в Вайденхофе не только потому, что матушка Дорле щедро угощала нас хлебом с медом - хотя я должен признать, что и это имело большое значение. Там был совершенно особый воздух -даже сегодня, когда я думаю о крестьянском доме и скромных хозяйственных постройках, я совершенно явственно чувствую его. Он был такой прозрачный, такой чистый и такой праздничный; там всегда было как бы воскресенье или праздничный час. Белый деревянный пол комнаты был всегда посыпан белым песком, блестевшим, как серебро, когда солнце широкой полосой ложилось на него. Окна были меньше, чем в любом другом доме, а в горшках с геранью, стоявших на карнизе, не было ни одного увядшего листка, но только радующее изобилие пурпурно-красных цветков. Скамейка, занимавшая половину комнаты у стены под окнами, блестела, как будто бы матушка Дорле только что намазала ее маслом. На скамеечке возле печки лежала кошка. Она жмурилась и мурлыкала, поджав лапки под густой серый мех. А на большом, обшитом кожей и украшенном гвоздями с белыми головками стуле со спинкой сидел хозяин дома, крестьянин из Вайденхофа. На его густых, совершенно белых волосах была маленькая шапочка, а худые руки все время были заняты работой. Часто он сплетал гибкие прутья друг с другом, но также он часто держал в своих ловких пальцах гладкие блестящие спицы с грубым темносерым вязальным чулком. В те времена вяжущий мужчина не был, на наш, мальчишеский, взгляд таким уж необычным зрелищем, как, пожалуй, это было бы сегодня. Вот хотя бы и старый овчар, который ранней весной или осенью пас своих овец на лугах, - мы видели его не иначе как со спицами в костлявых пальцах.
Иногда слепой крестьянин из Вайденхофа спокойно и осторожно чистил картошку или лущил горох, или очищал бобы. Но он всегда с доброй улыбкой на худых щеках откладывал свою работу в сторону, когда матушка Дорле впускала нас в комнату, говоря при этом:
- Отец, к тебе гости! Тут пришли внуки с Виллы...
Наугад он протягивал к нам руки, привлекал каждого из нас близко к себе и ощупывал, нежно и тихо поглаживая по лицу холодной рукой, а затем предлагал всем нам все новое захватывающее зрелище. Он вставал, подходил к столу, выдвигал ящик, брал из него маленькое вырезанное из дерева блюдце, в котором он заботливо хранил хлебные крошки и в которое он клал иногда лесной или грецкий орех. Затем он подходил к окну и тихо переливисто свистел, складывая тонкие губы в дудочку. Это продолжалось недолго, и вскоре через окно, над цветущей геранью, в комнату влетала пара синиц или веселый пестрый зяблик, или изящная краснохвостка и начинали порхать вокруг него.