Он слушал и ощущал удары крыльев, осторожно бросал крошки хлеба или измельченные ядрышки .орехов на посыпанный белым песком пол комнаты. И маленькие гости опускались прямо в самую полосу света, который играл на сверкающем песке, клевали их и щебетали. А кошка на скамейке у печки даже не поднималась - разве что сощуривала глаза и чуть-чуть пошевеливала лапками. Птички тщательно склевывали с пола крошки совсем рядом с ней. В этой низенькой, пронизанной солнцем горнице Вайденхофа было как в раю. А старик уже снова сидел на своем стуле, его большие голубые глаза, о которых немыслимо было и подумать, что они никогда не отражали в себе вид этой тихой комнаты и маленьких птичек, смотрели всегда прямо, как будто глядели поверх всего, сквозь время и пространство в бесконечность. Когда усердное клевание пичужек ослабевало, и он замечал, что рассыпаный корм подходил к концу, тогда он еще раз брал стоящее возле него деревянное блюдо и предлагал своим маленьким гостям прощальное угощение прямо в ладони. И по две, по три они без страха клевали и щебетали, как бы благодаря старика за прием, который он им оказал. Тогда он подносил доверчиво сидящих у него на руке к окну, какое-то мгновенье держал вытянутую руку в воздухе, а затем, взмахнув рукой, заставлял птицу лететь.
Потом он снова свободно садился на стул и поворачивал к нам свое необыкновенно приветливое лицо.
А мы с удивлением смотрели на него, как будто бы он был могущественным волшебником - мы так часто пробовали сделать то же самое, но на наши нетерпеливые детские пальчики ни одна птичка не опускалась даже на самое короткое время.
Если наш визит чуть затягивался, двери обычно раскрывались и входила матушка Дорле. Она несла доску, на которой стояла крынка, коричневый стеклянный сосуд со свеженакаченным медом, большая тарелка, наполненная кусками черного хлеба и кусок золотисто-желтого масла. Она усердно намазывала нам хлеб маслом и медом. На этом веселом пиру к нам медленно возвращался дар речи и мы сообщали то, что бабушка просила нас передать. Затем, матушка Дорле, которая, положив руки на стол, сначала весело разглядывала нас, возбужденная нашим явным аппетитом, обычно говорила:
- Как ты думаешь, отец, ведь и мы тоже могли бы подкрепиться! Правда, еще не совсем время полдничать, но часиком раньше или позже, это для нас неважно!
И если крестьянин из Вайденхофа согласно кивал, она проворно бежала к двери и своим певучим высоким голосом звала:
- Гот-фрид! Ка-а-трин! Ка-а-трин! Гот-фрид! Скорей сюда!
Проходило совсем немного времени, и из хлева или амбара, из огорода или с пасеки приходили те, кого она звала: сын Готфрид, средних лет, и старая служанка Катрин.
После обеденной молитвы маленькая домашняя община вместе с нами, детьми, полдничала - но уже не хлебом с медом, как мы, а большим куском сала или копченой рыбой. Затем Готфрид, почти совсем не разговаривающий, и старая Катрин выпивали каждый по кружке (а матушка Дорле - маленькую чашку) виноградного сусла, прозрачного, как вино. Старый крестьянин также выпивал большой стакан парного молока, которое Катрин приносила ему прямо из хлева.
После еды Готфрид зачитывал краткий отрывок из Библии. Затем оба: Готфрид и Катрин старательно задвигали свои стулья под стол. Катрин, гремя посудой, собирала всю ее на доску и уносила в кухню. И Готфрид возвращался к своей работе. А матушка Дорле брала вязаный чулок, который отложил из-за нашего прихода хозяин Вайденхофа, и усаживалась рядом с серой кошечкой на скамейку возле печки. Ей, как и нам, было также хорошо известно, что следовало затем: кто-нибудь из нас, детей, просил:
- Вайденхоффридер, расскажи что-нибудь! Пожалуйста, ну, пожалуйста!
И он не заставлял себя долго упрашивать, ведь сокровищница его историй была, казалось, неисчерпаемой. И откуда только он их знал? Может, из магических черных книг, написанных для слепых, которые ровненько, одна за другой, стояли в шкафу. Он умел читать по ним так же быстро, как мы - свои школьные учебники, водя чувствительными пальцами по выпуклым рядам букв. Или он слагал их долгими зимними вечерами, когда женщины и девушки, к которым иногда присоединялись мужчины и молодые парни, приходили в Вайденхоф вязать и шить, обменяться новостями и посудачить?