Уточнение величины аршина привело к некоторому уменьшению основной, «государевой» сажени. В Уложении царя Алексея Михайловича было четко оговорено, что сажень должна содержать ровно три аршина. Поскольку в последнем содержалось 71,12 см, сажень оказалась длиной 213,36 см. И такой размер она сохраняла вплоть до отмены исконных русских мер, устроенной в первые годы после революции.
Образец (или, если хотите, эталон) сажени — последней по времени был изготовлен с величайшей точностью в 1894 году под руководством великого русского ученого Д.И.Менделеева, чьи заслуги в метрологии едва ли уступают по значению его открытиям в области химии. Образцовая сажень представляла собой стержень с Х-образным сечением, изготовленный из сплава платины и иридия — наиболее стойкого во всех отношениях, не поддающегося никаким химическим и физическим воздействиям. Образец поместили в железный ящик и замуровали в стену здания Правительствующего Сената в Петербурге — высшего в ту пору государственного учреждения Российской империи. Три года спустя с не меньшей тщательностью был изготовлен второй точно такой же образец. Его поместили в Государственной палате мер и весов, возглавляемой Д.И.Менделеевым, хранили при неизменной температуре и влажности и предназначали для редкой — раз в 10 лет — проверки наиболее точных копий, по которым выверялись измерительные приборы высокого класса.
После революции и сажень, и аршин, и все прочие привычные народу единицы стали повсюду заменять иноземными пришельцами — метром и его производными. Не раз принимались разные постановления, декреты, циркуляры с требованием категорически запретить любое упоминание о старых мерах. И все же в памяти народной осталась навсегда и «косая сажень в плечах», и шутливое предостережение легкомысленным супругам: «Ты от жены на пядень, ан глядишь, она уже на сажень», и загадка о солнечной тени: «Поутру в сажень», к полудню в пядень, а к вечеру аж через все поле хватает». И плавает кое-кто, не умудренный «кролями» и «батерфляями», дедовским способом — «саженками». И поет на сиене в опере «Борис Годунов» подвыпивший монах Варлаам: «Шапка на ем по делу сажень да в три аршина». А по весям и градам Руси, верится, будут ходить еще мужики и парни «саженного роста», с какой бы точностью в метрах, сантиметрах и миллиметрах не были бы вписаны их «физические данные» в разного рода казенныё бумажки.
В отличие от аршина и сажени следующая по «рангу» единица протяженности верста не потеряла значения меры расстояния и в наше время. Конечно, мы не прибегаем к ней в казенном отчете, но в быту нередко можно сказать что-нибудь вроде: «От нашего поселка до города верст шестьдесят» и прочее в том же духе. Не забываем и пословицы — «За семь верст киселю хлебать», «Семь верст до небес — и все лесом». Живет в языке и выражение «коломенская верста». И еще многое делает это слово звучащим довольно часто.
Но, произнося его, наверное, лишь немногие представляют отчетливо, что всякий раз при этом, собственно говоря, мы вспоминаем… о плуге. Точнее, о том, что, пройдя борозду вдоль поля, пахарь принужден поворачивать плуг, чтобы начать новую. Между тем ближайшее родство слова «верста» и глагола «вертеть», «поворачивать» языковеды установили уже давно и доказали убедительно. Да, именно так возникло слово «верста» и обозначало оно первоначально расстояние от одного поворота плуга (или сохи) до следующего. Поэтический строй народного языка постепенно перенес вполне определенное понимание довольно протяженного отрезка пашни на отрезок дороги. Такой в литературоведении именуют греческим словом «метонимия», что в переводе означает «переименование» (простейший тому пример: «Я выпил три стакана» — попробуйте-ка на самом деле выпить твердый стеклянный стакан). Так вот и возникла первоначально «верста» — некий, не слишком малый отрезок пути. А потом — уже в древнейшие времена — ему придали и количественную определенность. Версту же было естественно отмеривать меньшей по величине единицей протяженности — саженью.