Весной 1811 года Сергей Львович вдруг круто, в один день, изменил жизнь семьи и свою: заложил боддинские души и разбогател. А «раздобывшись деньгами, как случалось и прежде бывало, занесся». Надежда Осиповна холодела от страха: предприятие Сергея Львовича казалось ей сомнительным и опасным. А он, прочитав в одной из газет постановление об открытом в Царском Селе Лицея, в котором, ходили слухи, будут воспитываться великие князья, твердо решил отправить туда и своего «упрямого и бесчувственного» Сашку. Пришлось применить все связи, нелегко далась и справка о древности рода, но в июне месяце все было готово к отъезду.
Дядюшка Василий Львович, отправлявшийся в Петербург в надежде издать некоторые свои сочинения, брал с собой и племянника. Со вздохом и горечью Сергей Львович давал сыну последние наставления:
— Саек в Гостином дворе и пирожков отнюдь не покупай. Тебя обступят купцы и станут кричать: «Саек, саек горячих!». Эти сайки — яд, и я однажды чуть не умер от них. На Невском проспекте, помни, можешь встретить государя. Завидя его, ты должен стать вот так и поклониться вот так.
В день отъезда няня Арина жарила на дорогу телятину, почистила барчуку платье, собирая чемодан, не без робости сунула туда книжки Сергея Львовича, все равно не читает! Книжки были самого веселого свойства: Пирон, Грекур, Грессе, новейшие анекдоты да томик — мадригалы Вольтера.
— Все веселее будет. На кого посылают-то, молод, совсем дитя еще, — кручинилась она, смахивая слезу.
В самый миг расставания тетушка Анна Львовна вручила Сашке запечатанный конверт со сторублевкой:
— Это тебе на орехи, смотри, не оброни.
Василий Львович тотчас взял конверт из мальчишеских рук и положил себе в карман на сбережение. Их, впрочем, он так никогда и не вернул.
Коляска была подана. Родные стояли притихшие, чинные. Арина, бледная, без кровинки, на пороге перекрестила любимца Сашеньку и что-то пошептала. Сердце его сжалось…
…Перед поступлением в Лицей двенадцатилетний Саша несколько месяцев прожил с дядей в гостиничной квартире на Мойке. Александр наслаждался. Ему нравилось здесь все. Он забыл про Москву, брата и сестру. Лишь однажды, найдя у себя в вещах черствый пряник, сунутый Ариною, вспомнил ее и, подумав, съел пряник.
Дядя вставал поздно, и Александр с утра бродил по городу, порой забыв о еде. Ему нравились белые ночи за окном, атмосфера литературной борьбы, взаимных стихотворных уколов и импровизаций, которой дышал дядюшка и его друзья, посещавшие их дом. Здесь узнал он поэта Батюшкова, набиравшего тогда силу в литературных кругах. Литературные мнения дядюшки казались ему неоспоримыми. Своим «парнасским отцом», что «с музами сосватал», — так назовет он его впоследствии. И к поступлению в Лицей литературные вкусы Александра и пристрастия были вполне сложившимися.
А дядюшка и, верно, был человеком оригинальным. Старомодное остроумие, незлобливый нрав и добродушие сделали Василия Львовича своего рода достопримечательностью не только дворянской Москвы, но и всеобщим добрым знакомым многих известных петербуржцев.
Расставшись с супругой, за два года он побывал в Германии, Англии и Франции. Более всего понравился ему Париж, где пополнил он свою библиотеку и брал уроки декламации у знаменитого актера Тальма. После поездки заделался славным франтом и гастрономом. В Москве стал он неизменным посетителем Охотного ряда, где рассказывал, что самые вкусные пряники в Париже зовутся «монашками», о лавочке славного Шевета в Пале-Рояле, у которого был «отменный холодный пастет, утиная печенка из Тулузы и жирные сочные устрицы». Об иноземных устрицах рассказывал он Александру и по дороге в Петербург и заглазно учил его, как их есть: кропить лимоном и глотать. Рот его при этом буквально водило от воспоминаний.
Василий Львович недолюбливал тех, кто мало ел и плохо разбирался в еде. В Москве любил устраивать званые обеды, стол заботливо с самого утра собирала сестра его Аннушка. Он сам изобретал на кухне блюда, которые должны были заменить парижские, приглашая любителей их отведать. Немало готовилось в его доме и блюд по парижским рецептам, записанным Василием Львовичем в книжечку прямо от трактирщиков. Повар его Влас, которого звал он после Парижа Блэзом, неплохо с этим справлялся. Как-то удалась Блэзу даже мателота, какую дядюшка ел в шикарном парижском ресторане. Правда, рыбы морской не оказалось, сошел налим. Разницы большой это не имело, главное было соблюсти пропорции перца, соли и уксуса. Барин сам лично руководил тогда приготовлением ее, гости ели охотно и много. Но когда самолюбивый и важный Дашков, не оценив дядюшкиных стараний, равнодушно сознался, что рыба не понравилась, тот смертельно на него обиделся.