Гречневая каша. В 150 г готовой гречневой рассыпчатой каши, сваренной на грибном бульоне, добавить по 30 г пассерованного лука, пассерованных грибов, сливочного масла, шкварок и уложить в керамический гоошочек. Сверху кашу посыпать рубленым яйцом, сваренным вкрутую, тертым сыром и запечь. Подать кашу в горшочке же, посыпав зеленью укропа.
• Пирог воздушный из мармелада. 1/2 фунта мармелада растирают в небольшом количестве воды, прибавляют ром и смешивают с 8 взбитыми белками; ставят в печь и дают зарумяниться.
• Пирог воздушный малиновый. Смешать стакан протертой малины с 0,5 стакана сахарного песка, 6 взбитыми в крепкую пену яичными белками. Массу вылить на смазанный маслом лист и на 10 мин поставить в духовку. Готовый пирог подать со сливками.
И вот лицейское братство — самая светлая глава его биографии. Куда бы «ни бросала судьбина», куда бы «счастие ни повело» бывших лицеистов, они всегда мыслью й сердцем обращались к своему царскосельскому отечеству.
В Царское Село за два дня до открытия Лицея следует снедь от графа Разумовского. Это были туши, клади с маслом, окорока, возы с вином для завтрака почетным гостям, который сравнивался позже в «Северной почте» и журналах с потемкинским пиром. Обозы тянулись более чем на версту. «Туши, которые я видел, были подражанием потемкинским жареным быкам, — записал в своих «Тетрадях» преподаватель Александр Петрович Куницын. — Разумовский, говорят, истратил на двухчасовой завтрак 11 000 рублей и в лоск уложил и родителей, и учителей, и всех ведущих к познанию блага. По кухонной суете можно было подумать, что открывается ресторация, а не учебное заведение».
19 октября на открытие Лицея пожаловали высокие гости во главе с императором.
После речей пошли к завтраку. Студентов кормили в классах, и императрица отведала их супу. Эконом при этом дрожал, как в лихорадке. Суп оказался хорош. Потом был знаменитый фриштых — своего рода легкая прихватка до обеда. Однако продолжался он до вечера. Камер-лакеи подавали во дворце, наемные от Разумовского — в Лицее. Преподавателей угощали поскромнее, остатками от фриштыха…
…Все они разные: Горчаков умен, но точный Нарцисс, все прихорашивается; Матюшкин тих; Кюхельбекер во всем размерен, но мишень для шуток товарищей; Данзас отпетый, Дельвиг спит — в точном смысле сего слова, — таково было первое впечатление о них, лицеистах, будущего их любимца Куницына.
А Пушкин?
таким запомнил он себя лицеистом сам.
Из отчих домов вывезено было ими немало вздора, кое-что знали они понаслышке, а потому почти «ничем не отличались в знании нравственной философии» друг от друга. Педагоги же верили в благодетельную силу просвещенного разума и хотели видеть в них «новую отрасль людей». За непослушание, лень их наказывали — сажали за черный стол посреди классной комнаты. Данзас и Броглио стали постоянными его посетителями, ленивый Дельвиг за пренебрежение к урокам ко всему за завтраком получил как-то вместо чая стакан воды с черным хлебом, за громкий смех и за пустые фигуры, которые чертил в классе немецкой словесности, сажаем был за черный стол и Пушкин.
Но дети оставались детьми, и в ходу были вольности. Кормили их скромно, и лицеист Корф посылал ловкого дядьку, черноусого Леонтия, в немецкую кондитерскую за пряниками. Леонтий даже устроил у себя под лестницей в каморке польскую каверню: там стоял столик, покрытый чистой салфеткой, и по требованию вмиг появлялись на нем чашечка кофе, столбушка сухарей. Они важно рылись в кармашках и благосклонно давали Леонтию на чай.
Особенно любил поесть Дельвиг. Он медленно, ни с кем не разговаривая, ел у дядьки Леонтия мороженое, и во взгляде у него было то же понимание, что и при чтении стихов. И то и другое, замечали лицеисты, доставляло ему равное удовольствие.