Была у Инзова своя философия здоровья.
— Чтобы быть здоровым, — говаривал он, — нужно всего-навсего только две вещи: быть добрым и быть веселым.
Пушкина из путешествия встретил генерал весело и радостно. Закидал вопросами, засуетился, чтобы подали холодного кваса.
Квас у Инзова готовили ядреный, с изюмом, так что и пробку иной раз вышибало до потолка.
Иван Никитич оставил Пушкина у себя отобедать. Было подано вино, фрукты. Хозяину отдельно была приготовлена цветная капуста тех же «собственных огородов».
Странно, но Пушкин теперь чувствовал, что если его почтительность и уважение принадлежали Раевскому, то к Инзову он все больше и больше привязывался по-настоящему. И видел он перед собой уж никак не генерала, а почти что товарища, с которым можно было вовсе и не чиниться. И в конце концов он крепко и от души полюбил его.
Пустота после расставания с Раевским быстро заполнялась. Чего только не было за мелькающие пестрые кишиневские дни! Сколько знакомств, раздумий и разговоров…
В Кишиневе Пушкин встречается с «арзамасцем» генералом Михаилом Федоровичем Орловым, в его доме знакомится с офицерами: Липранди — книжником и загадочным человеком и Охотниковым — скупым на слова и умницей. Здесь бывали все кишиневские вольнодумцы, посещал дом и Пестель.
«Добрый и почтенный» старик Инзов разрешил новую отлучку Пушкину. На сей раз к родственникам Раевских Давыдовым в их имение Каменку Киевской губернии.
— Остерегайся только, не захворай. В Каменке климат опасный!
При этом Иван Никитич сощурил левый свой глаз, стремясь подчеркнуть этим всю тонкость сделанного им намека. Намек был понят, но вернуться в Кишинев Александр не спешил. Давыдовы были безмерно богаты. Богатство принадлежало родоначальнице рода Раевских, а затем и Давыдовых Екатерине Николаевне. Из начальных букв тех поместий, кои принадлежали ей, второй муж ее, забавляясь, составил однажды в игре фразу: «Лев любит Екатерину». И всякий день у «матушки Екатерины» собирались на обед: в доме пахло пирогами, гости усиленно трудились над залитой жиром индейкой, прозрачные звоны бокалов и приглушенные стуки бильярдных шаров, щелканье шпор, тосты и вечером — танцы с домашним оркестром… А когда вечер уже переходит в ночь, мужчины устремляются в апартаменты младшего сына Василия Львовича. Голоса сначала были немногословны и негромки. Постепенно народ прибывал, дым застилал лица, хлопали пробки, произносились тосты и загорался спор. Мундиры расстегнуты, льется вино и время забыто. Среди «допущенных» он, Пушкин. Он курит, и пьет, и спорит — он в общем потоке, ему легко и свободно. У Василия Львовича знакомится Александр с членами тайного общества, сближается с Иваном Дмитриевичем Якушкиным. Но… В своих воспоминаниях Якушкин рассказывает, как поэт «с жаром доказывал всю пользу, какую бы могло принести тайное общество в России». Когда же спор по этому поводу Якушкин свел к шутке, Пушкин со слезами на глазах воскликнул:
— Я никогда не был так несчастлив, как теперь; я уже видел жизнь мою облагороженною и высокую цель перед собой, и все это была только злая шутка…
— В эту минуту он был точно прекрасен, — заключает Якушкин.
Друзья так и не раскрыли Пушкину тайну существования тайного общества, то ли оберегая гения, то ли не совсем доверяя его беспечной и пылкой натуре.
Но всякая буря сменяется временной тишиной, жизнь не останавливается, обида, горечь, смятение, гнев на друзей постепенно проходили. Рядом оставался Инзов. Иван Никитич был в отношениях с Пушкиным «как бы вне всяких веков». Он позволял ему поездки к друзьям, но считал необходимым также — для пользы дела единственно! — и посадить под арест, и потолковать «о том, что тебе интересно», и прислать балычку. Александр балык изредка любил.
В Великий пост Иван Никитич заставлял Пушкина говеть, ездили они вместе и на церковные службы у Благовещения. Это было для непоседливого молодого человека утомительно, и он в шутливых стихах жаловался Василию Львовичу Давыдову:
Подлинный, коренной Кишинев встречал Пушкина у Егора Кирилловича Варфоломеева, откупщика и крупного чиновника, богача и гостеприимного хозяина, славившегося на весь город своими балами. У него бывало весело и шумно. Самый дом его был небольшой, но пристроенный к нему танцевальный зал разрисован под трактир. Скрипки поют… Молодежь в танце… Как бы ткется ковер «из живого движения рук, колыхания плеч, блеска погон сквозь облачко пролетающей шали: Восток!» Босая и грязноватая девочка-цыганка с глазами-вишнями то приносит на серебряном подносе чашечки густого ароматного кофе, то на том же подносе блюдечко варенья и высокий бокал холодной воды — дульчесу, дабы прохладиться. Вино льется рекой, и Пушкин отдает ему иногда изрядную дань…