Прожив недолго в Москве, молодые уехали в Царское Село, где провели лето и осень, затем поселились в Петербурге. Пушкин знакомил ее с друзьями, выводил в свет. «Романтическая» красота Натали Пушкиной вызывала всеобщее восхищение. Графиня Д.Ф.Фикельмон записала в дневнике первые свои впечатления о ней: «…это очень молодая и очень красивая особа, тонкая, стройная, высокая — лицо Мадонны, чрезвычайно бледное, с кротким, застенчивым и меланхолическим выражением, глаза зеленовато-карие, светлые и прозрачные…» Сам же Пушкин писал Наталье Николаевне: «…а душу твою люблю я еще более твоего лица».
Да, он был счастлив в семейной жизни. Несмотря на все кривотолки, догадки, зависть. Ей поверял теперь он все самое важное, она становилась помощницей в его издательских делах, с ней делил он заботу о детях.
Дела писательские нередко разлучают супругов: «Мой ангел, кажется, я глупо сделал, что оставил тебя и начал опять кочевую жизнь…» И отовсюду письма к жене, их семьдесят восемь — радостные, тревожные, шутливые, ревнивые, заботливые и всегда с полным отчетом о делах и себе. «…В три часа сажусь верхом, а в 5 — в ванну, и потом обедаю картофелем да гречневою кашей» — это из Болдино. «…К Дюма (владелец известного петербургского ресторана на Малой Морской улице, где Пушкин бывал частым посетителем) являться уже более не намерен, и обедаю сегодня дома, заказав Степану ботвинью и бифстекс» — из Петербурга в Москву. Ботвинью в доме Пушкиных готовили неплохо, и поэт, судя по всему, любил ее. Возможно, вкус к ней воспитан был еще Ариной Родионовной. Ботвинью ели и простые люди, и богатые. Готовилась она по-разному: на квасной основе с пюре из свекольной ботвы, вареного щавеля с добавлением крапивы, сныти, а у богатых людей — из шпината. Отдельно подавали на блюде отварную рыбу, осетрину, балыки, зеленый лук, укроп, хрен, нарезанные свежие огурцы. На тарелке или в горшке — мелко наколотый лед.
В доме Пушкиных вообще отдавали должное блюдам русской кухни. Приятельница Пушкина фрейлина двора Смирнова-Россет предпочитала простые обеды в их доме дворцовым трапезам. Она вспоминала: «Хотя летом у нас бывал придворный обед, я все же любила обедать у Пушкиных. У них подавали зеленый суп с крутыми яйцами, рубленые большие котлеты со шпинатом или щавелем и на десерт варенье из белого крыжовника». Всевозможные запасы порой отправляли Наталье Николаевне из гончаровских поместий: варенье, соленья, битую птицу и тому подобное, а также полотно домашней выработки, шерстяные носки и чулки для детей. А молодая гувернантка семьи Гончаровых Нина прислала как-то для Натальи Николаевны и сапожки, которые той очень понравились. Брат Дмитрий Николаевич обещал в подарок ландо — четырехместную карету с раскрывающимся верхом. Все было кстати быстро увеличивающейся семье Пушкиных, живших на скромные литературные доходы ее главы. Хозяйство в доме вела сама Наталья Николаевна, умела блюсти каждую копейку. Е.Е.Кашкина, родственница Прасковьи Александровны Осиповой, сообщала ей: «…со времени женитьбы поэт совсем другой человек: положителен, уравновешен, обожает свою жену, а она достойна такой метаморфозы…»
В Петербурге Пушкиных окружала близкая родня. Там жили родители Александра Сергеевича, все три брата Натальи Николаевны, ее сестры, тетушка Екатерина Ивановна Загряжская и дочь Наталья Кирилловна Загряжская. Между ними царило доброе согласие. Вместе отмечали домашние праздники, крестины детей, дни рождений, все бывали дружно озабочены подарками. Если в лицейские годы Пушкин называл первым своим другом Пушина, то во второй половине жизни его другом таким стал Павел Воинович Нащокин. Приезжая в Москву, Александр Сергеевич останавливался у Нащокиных в Пименовском переулке.
— Как я рад, что я у вас! Я здесь в своей родной семье!
Его любили в этом доме со всей искренностью. Своей наружностью и простыми манерами, в которых, однако, «сказывался прирожденный барин». Пушкин и впрямь располагал к себе. «В нашей семье он положительно был родной», — подчеркивала и жена Нащокина Вера Александровна. Поджав ноги, втроем размещались они на турецком диване, Пушкин в своем красном архалуке с зелеными клеточками, и вели откровенные беседы. Глаза его были «особые, поэтические задушевные глаза, в которых отражалась вся бездна дум и ощущений, переживаемых душою поэта. Других таких глаз я во всю мою долгую жизнь ни у кого не видала», — вспоминала Вера Александровна. Все было просто меж ними, искренне, душевно. Как-то, уезжая в Английский клуб, Павел Воинович спросил, что прислать из клуба остававшимся дома Пушкину и Вере Александровне. «Мы попросили варенца и моченых яблок. Через несколько минут клубский лакей принес просимое нами».