Короткая война с генералами отца и затяжная драка с бандами повстанцев научили Тимура безжалостности, но сделали это слишком поздно: в битве за престолы сгорела последняя исправная бронетехника, над городом без устали вопила сирена, а далеко-далеко на орбите маячили крейсера федерации.
— Федерацию хлебом не корми — дай принять в себя еще один член, — смеялся Тимур, приставляя пистолет к виску. — Я не родился президентом, но им я умру. Это здорово.
— Это лишнее, — сказал Александр, выбил оружие из рук президента и придвинул к нему планшет с планом действий. — Вот.
Банды были многочисленны, но в их рядах не хватало единства. Они ждали, пока армия диктатора разложится и умрет сама, и тихо грызлись за лидерство. Наемник уклонился от открытого боя, собрал всех верных людей и велел им держать оборону на последнем рубеже, учиться стрелять и — в идеале — не пить водку. В минуты грусти и отчаяния куда лучше любого алкоголя их успокаивало урчание крокодилового кота рядом.
А против повстанцев Александр применил гуманитарные бомбардировки.
Каждую неделю транспортные корабли с Родезии сбрасывали с орбиты контейнеры с сочной тушенкой, крепким бурбоном, ароматным вином. Они доставляли даже грузы с простым пулевым оружием — конвенциями не запрещено. Они сбрасывали их в случайных местах, и это сводило лидеров повстанцев с ума. Вместо того чтобы добивать диктатора в последнем логове, те истово дрались между собой — за каждый шмат вкусного родезийского мяса, за каждый патрон для ржавого Калашникова.
Бутылки с бурбоном, конечно, были самым ценным призом.
Когда хаос на Воркуте стал совершенно невыносимым, старейшины деревень один за другим пришли на поклон к президенту. Они опасливо косились на Бу, с уважением жали руку Александру и просили навести порядок. Они приводили молодых воркутян и наказывали сделать из них настоящих мужиков. Девушки — мрачные, неразговорчивые, со ссадинами на лице — приходили сами. Наемник не отказывал никому. Он вдруг вспомнил тот дурацкий анимационный фильм, который смотрел наследник, и подумал: на войне тоже есть гордые, свободные люди, а не одни лишь рабы золотых погон, уставов и лжи.
Александр оставлял бойцов, которые хотели драться и побеждать, и выгонял тех, кто мечтал о подвигах и славе. Он вычищал слабых телом и слабых духом. Александр выращивал армию, словно это был куст смородины, — жестко обрезал негодные ветви, бережно подкармливал корни — и дождался первого обильного урожая.
В решающий день Александр мог остаться в тылу, но пошел в бой в первых рядах. Он хотел собственными глазами посмотреть, как его план оживает, ревет гусеницами танков, гудит двигателями ракет, как он режет и сжигает, давит и разрывает на куски. Он знал, что верный Бу прикроет от шального осколка, порвет горло озверевшему бандиту, а если понадобится — осторожно возьмет за шкирку, словно кошка котенка, и отнесет в полевой лазарет.
Но вышло иначе: из подорванного туннеля в последнем логове террористов Бу вынес молодого парня в испачканном мундире — рука зажимает рану на животе, мочка уха отстрелена. Механический крокодиловый кот принес добычу хозяину и взглянул вопросительно. Жрать или в лазарет?
— В лазарет, — махнул рукой Александр. — А впрочем…
Он наклонился поближе к наследнику, ударил его рукой по щеке — в глазах сразу появилось понимание.
— Твоя команда проиграла, — просто сказал фермер. — Болельщики сожгли знамена, соратники сорвали погоны. Скажи, что ты чувствуешь сейчас. Честно.
— Мне… все равно… — прохрипел парень. — Я чувствую, что в этих боях я стал лучше, я стал сильнее, я был занят делом. Я хотел быть тут, а погоны — две полоски ткани, знамя — только повод.
— В лазарет, — повторил наемник. — Отнеси моего сына Герберта в лазарет.
Александр с сыном отметили победу на орбите; внизу президент Воркуты трудился в поте лица: строил школы и больницы, тюрьмы и казармы, раздавал одним — амнистию, а другим — пули в лоб. Шестеренки плана все еще докручивались, но наемнику это было не так интересно. Его работа на Воркуте закончилась, работа Тимура — началась по-настоящему.
Они взяли отпуск, они впервые в жизни по-настоящему присматривались друг к другу — в бойцовых ямах Пандоры, в прокуренных барах столицы, в домах наслаждения Фуньцзы.
— Я не люблю города, — однажды сказал Александр. — Они придуманы для слабых — для тех, кто не может защитить себя сам и навязывает сильным гнилой общественный договор. Города сковывают фальшивой этикой — словно вообще существуют какие-то ценности, присущие каждому человеку от рождения. Их богатство — замки из песка, и единственное, что эти замки защищает, — дурацкие символы. Герб в паспорте. Нашивка на груди. Погоны на плечах. Символы были хороши на тесной, переполненной Земле, но зачем они в космосе, где каждый может жить как хочет и где хочет — даже в одиночку на целой огромной планете?