Прошелся по затылку неприятный холодок. Однако Такао не выдал волнения.
— Но тебе я верю. Ты благородный человек.
Незамедлительно, глава клана поклонился екаю снова. Голос Сино-Одори стал приветливее, она поинтересовалась:
— У лис-сички все хорош-шо?
— В деревне она в безопасности. Я… надежно ее укрыл.
Неожиданный вопрос напомнил ему, что он заставит… Ему придётся заставить себя не прикасаться к ней. Не искать встречи. Ибо Мэй лишь уколется о его трусость и гнев. Естественно, это были лишь догадки Такао, но он стал другим.. Он начал становиться Привратником. Казалось, вслед со зрением тот забрал и его сердце.
***
Весь последующий день Такао не пускал никого к себе. Вдобавок к жуткой бессоннице и изжоге, у него возникла паранойя. Казалось, вот-вот сейчас все жители деревни соберутся перед его домом с факелами, коря за казнь члена клана без суда. Беспечный, молодой дзенин. Зря его выбрали.
Еще не было достаточно темно, но сумерки уже опускались над деревней клана Наито.
Неожиданно, в дверь коротко постучали, отрывая мужчину от работы. Он отложил перо, раздраженно прошипев:
— Я же сказал — сегодня никаких приемов.
— Такао, прости, я посчитала нужным встретиться с тобой, — мужчина удивился, услышав через стену нежный женский голос.
Небрежно поднявшись, он распахнул дверь перед собой. Давя в горле проблески приветливости и мягкости, дзенин изобразил максимально отрешенный тон.
— Мэй, что-то срочное? Я не принимаю никого сегодня.
— Лишь хотела спросить, как ты себя чувствуешь… — кицунэ зацепилась взглядом за левой плечо. По словам, паучиха когтями проткнула его насквозь. Такао упрямый. Когда больно — злится. Ни за что не позволит себе посочувствовать, помочь. Да и притворно грубый тон Мэй уловила.
Мужчина незаметно для себя сделал шаг назад, вглубь дома. Кицунэ закрыла за собой дверь.
— Сильно болит? — она коснулась кончиками его хаори в области плеча. Тут же заприметила розоватую полосу на шее дзенина.
— Нет.
Мэй не видела его глаз, но была уверенна, что он продолжал притворяться, словно ему не было дела.
— Почему ты не рассказал… О своем решении? Почему не предложил суд?
Колдун молчал. Дернулись, в раздражении, мышцы лица.
— Не смею придавать сомнению мудрость твоего решения, но…
— Это не мудрость, Мэй. Это глупость. И жестокость.
— Ты же сам говорил: нельзя научиться убивать, не поняв смерть…
— Нет, Мэй. Это другое, — с каждой фразой голос дзенина ставал жестче.
Кицунэ склонила голову набок.
— Что «другое»?
— Уходи. Оставь меня. Пока не поздно, — он произнес почти с мольбой, оставляя Мэй последний шанс уйти.
Пытался сохранить сдержанный и отстраненный тон, но душа неловко выдала
мягкость. В присутствии этой девушки было трудно вести себя иначе.
Мэй удивленно моргнула.
— Перестань. Ты так говоришь лишь потому, что зол. Но знай: я на тебя не сержусь…
— Мэй…
— Ты поступил… Как поступил бы мудрый правитель, оберегающий своих людей.
— Мэй! Я провел слишком много времени в логове у Привратника и с каждым часом все больше становлюсь Им… Неужели ты не видишь?
— Нет. Как ты мог вообще про себя такое подумать? Такао…
Тон стал отрешенным, резал клинком. Мэй вспомнила холодные синие глаза.
— Я умылся кровью своего человека.
— Он был предателем.
— Я перерезал ему глотку долго и мучительно, наслаждаясь брызгами крови по моему лицу.
— Хватит… Остановись. Такао, ты винишь себя лишь потому, что на тебя многое взвалилось. Но ты ни в чем не…
— Ударь меня, Мэй.
Кицунэ пошатнулась к от неуместной просьбы. Такао не унимался. Голос мужчины окончательно сводился на крик.
— Я сказал: ударь меня, Мэй!
По бледному лицу прошелся жар, возникла неприятная ассоциация с заревом. Голова главы клана дернулась в сторону. Он медленно приложил тонкие пальцы к в миг покрасневшей щеке.
— Глупый. Закрывшись здесь ото всех и терзая себя, ты делаешь только хуже!
Мэй поспешно покинула дом главы клана.
Мужчина несколько секунд стоял, словно ноги приросли к татами.
Предложив этот отчаянный шаг, он не думал, что Мэй…
А теперь она станет окончательно недосягаемой.
***
Капал дождь густыми каплями, превращая землю в грязь. Деревня уже давно погрузилась в сон. Только трое не спали. Сатоши был одним из них, пытаясь смириться с предательством близкого человека, однако каждая попытка взглянуть правде в глаза проваливалась с треском. Хонг был таким родным, таким драгоценным. Ослепленный привязанностью, гример подумать не мог… Что он окажется предателем. Что он в сговоре с Привратником… А Такао убил его, умывшись кровью. Хорошо, что не на глазах Сатоши, тогда бы он точно сошел с ума. Он не хотел таить обиду на дзенина долго, но эта правда резала невыносимо, словно кунай, по сердцу.
Кадзу был скрытным, как и полагалось синоби. Но его теплые дружеские отношения с Такао ни для кого не были секретом. Сначала Мэй застала их за сменой повязки на руке Такао, затем наблюдала их дружеский поединок. Скрывать их дружбу ни Кадзу, ни Такао, от нее не хотели. И девушка была тронута до глубины души такими искренними отношениями, державшимися на поддержке и совете.
Мужчина сидел в позе лотоса у себя в доме на татами. Мысли сбивались в кучу, сдавливали голову. Всплыло воспоминание о перебранке Сатоши с главой клана. Кадзу пытался, очень сильно пытался не вспоминать и не представлять перед собой измученное лицо лучшего друга, порванное от нападения светло-голубое кимоно, уродливо покрытое темной кровью от укола паучихи, а затем от казни. Казалось, вот-вот — и чародей обессиленно упадет и не проснется больше. Никогда.
Выругавшись мысленно на себя, синоби, вопреки всем запретам дзенина навещать его, направился к его жилищу.
Коротко постучался в дверь. И еще раз. Никто не открывал.
— Упрямый, выйди, поговорим. Я хочу помочь.
Когда ответом послужила лишь тишина, Кадзу приложил ухо к дверям. Прислушался. Понимая, что другого выхода у него нет, а на счету лишь секунды, синоби порвал бумажное окно-седзи, бесшумно забираясь внутрь.
Комната к удивлению была погружена во тьму, лишь лунный свет пробился из разбитого окна, освещая хаотично разбросанные письма, разбитую посуду и странно задвинутую мебель, словно ее долгое время пинали. Краем глаза заприметил пропитанный темно-красной жидкостью участок циновок.
Кадзу сделал шаг и еще один, быстрее, пока его взор не коснулся тела колдуна, лежавшего напротив стола, на котором стоял пустой бутыль от вина. Множество алых полос кровяными нитями поблескивали на запястьях, застилая красным пол. Ножа по близости не было, а значит он нанес себе ранение колдовством.
Глаза синоби округлились от ужаса. Он развернул к себе руку дзенина, изучая увечья, по всей видимости ставшие причиной обморока. Это были небрежные, кривые разрезы вдоль вен. Неизвестно, сколько времени было у него в запасе, и сколько Такао еще продержится. Вид колдуна без сознания был совершенно тревожным. Губы словно заледенели в напряжении, из чего можно было сделать вывод, что он мучился, нанося ранения, пытаясь покончить с собой…
В горле забился ком от страха за близкого человека. Жизнь дзенина была сейчас в руках Кадзу.
Синоби вскочил, достав из полки бинты и хватая пузырек нефритовой жидкости.
— Чем думал?! Совсем спятил? — зарычал синоби, но его не слышали.
Кадзу не сбивался, не дернулся, уверенно и быстро залил открытые раны лекарством. Боль от такого суматошного лечения неимоверна, только Такао вряд ли ее почувствует.