Поправляя повязку на глазах, ставшую своеобразным атрибутом, Такао произнес:
— Рассказал? — мужчину резануло, словно серпом по сердцу.
Зачем он рассказал ей? Мог и промолчать.
— Прости, Мэй, — голос мужчины обладал давящим спокойствием, что было довольно странным после всего произошедшего буквально несколькими часами раннее, — я удивлен, что ты… Что ты здесь.
— Почему? — тон кицунэ стал горько-сладким.
На лбу Такао проступили венки. Он ответил негромко…
— Потому… Что ты не обязана.
Прикосновение горящей заботой и нежностью руки к ледяным пальцам дзенина заставило его едва заметно шелохнуться. Он задержал дыхание, и на несколько мгновений между мужчиной и девушкой воцарилась тишина.
Тепло рук кицунэ переместилось на щеку, а затем накрыло белую ленту, скрывающую глаза.
— Не смей…
Такао спросил едва слышно, лишь губами.
— Что?
— Не смей так поступать больше, — теперь кицунэ обхватила уже лицо колдуна обеими руками, — Я… не смогу простить тебя.
Мужчина, вопреки умиротворенности обстановки, поддался вперед, ловя губы Мэй своими. Кицунэ отстранилась.
Такао не навязывался, не давил на девушку. Он коротко кивнул, соглашаясь с неуместностью такого откровенного поступка.
— Прости, я не должен был.
— Тебе нужно отдохнуть, а я лишь отвлекаю, — последний раз проведя пальцами по бинтам, закрывающим небрежно вскрытые вены, кицунэ оставила колдуна наедине с мыслями.
Дверь распахнулась, повеяло свежим воздухом и запахом мокрой травы. Вслед за Мэй, его пришел навестить и друг.
По тону Кадзу ощущался сарказм в перемешку с переживаниями.
— Успокоился?
Голос колдуна был негромким, скользил между нотами печали и отрешенности.
— Да.
Повисло молчание. Такао услышал, как синоби подошел ближе. Грубые руки проверили бинты на запястьях. На этот раз Такао не упирался, не спорил…
Заговорил первым, нарушая тишину, колдун:
— Хотел себя наказать…
Шершавый голос Кадзу резанул. Однако синоби, как и следовало ожидать от верного друга, подал воды пересохшему горлу.
— Наказал?
Такао отвернулся, дабы не мучать друга своим болезненным видом. Серебристые волосы скрыли лицо.
***
Покинув дом дзенина, Мэй выдохнула, однако чувства были совершенно двоякими: с одной стороны она радовалась, что Такао спасли, с другой — она осознавала, сколько моральных потрясений он перенес, и кицунэ, возможно, на его месте поступила бы так же.
Девушка остановилась у моста, сложив руки на деревянных перилах, вдыхая свежий аромат сакуры и мокрой, после дождя, травы. Однако ее идиллию быстро прервали…
— Не стыдно тебе? Околачиваешься тут? — услышав надоедливый голос Азуми, Мэй закатила глаза, вспоминая Сатоши, который однажды ей сказал, как он хотел бы придушить куноити за ее невыносимый характер.
— Азуми, не сейчас, — кицунэ, расслабив руки, как при медитации, старалась оставаться спокойной, — В чем моя вина?
Синоби хмыкнула.
— Довела дзенина, сделала его калекой. Какая ты молодец, — в глазах куноити блеснула ненависть.
В тот момент на глазах кицунэ заблестели слезы от понимания правдивости слов… Мэй отвернулась от нее, поймав слезу рукавом.
— Эй, ты что? Плачешь? — тон куноити внезапно смягчился. Грубые руки тронули гейшу-кицунэ за плечо.
— Если ты думаешь, что мне это все не приносит боли… То это не так, — задрожал голос, Мэй проглотила ком в горле.
— Мэй?
Азуми впервые позвала ее по имени. Черные глаза посмотрели на нее строго, но более не выражали злобы.
— Я не просила… Не просила ничего, кроме помощи у синоби. Я не хотела, чтобы вы пострадали. Я не просила рождаться кицунэ!
Мэй вырвалась из рук Азуми, которая сначала вывела ее из себя, затем пыталась успокоить… И оставила куноити одну у моста. Та провожала ее взглядом.
Не доходя до дома Чонгана, кицунэ ощутила, как тяжелая мужская рука опускается на ее левое плечо.
— Мэй.
Девушка обернулась, встретившись с выдававшем отчаяние ронином. Темные волосы спадали прядями, закрывая лицо. Видимо, он спешил догнать ее.
— Я знаю, что произошло. Кадзу мне все рассказал, — тон Масамунэ был мягок, но отбивался нотками сочувствия, — Я собирался навестить дзенина, но увидев тебя… Кратко говоря, остановился.
Мужчина уловил блеск слез в темных янтарных глазах.
— Будет глупо спрашивать, в порядке ли ты. Лишь скажу, что ты всегда можешь обратиться ко мне в беде. Я постараюсь помочь — советом, напутственным словом. Если потребуется, Мэй. Буду рад тебя видеть.
Закончив на этом и не дожидаясь ответа девушки, Масамунэ обреченно поплелся к дому главы клана.
***
Как дико было слышать шаги ронина в своем доме и ощущать его хватку на своем плече. Словно никаких перепалок и недоверчивых взглядов между мужчинами до этого не случалось. Конечно, Такао сохранил ему жизнь и позволил свободно передвигаться по деревне… А теперь, бывший самурай, уже почти член клана, сидел напротив дзенина, оказывая моральную поддержку и одаряя напутственной речью. Такао словно потерял дар речи, совершенно не ожидав столь благородного поступка со стороны Масамунэ. Когда мужчины попрощались, он еще долго думал над тем, как грустно будет терять ронина. Ведь он в любом случае умрет… Или нет? Интересно, предложив ему Такао остаться в клана и стать синоби, что бы тот ответил?
Ход мыслей чародея был нагло прерван резкой болью в голове. Он приложил пальцы к вискам. Оскалился, совершенно рефлекторно, услышав зловещий зов, который наполнял все пространство вокруг, и… Нет, он исходил из чертогов разума дзенина.
— Ты уже стал таким как я и не спрячешься, Такао. Скоро ты лишишься чувств и сердца.
Такао пришлось сильно сдержать себя, чтобы не закричать. Его веки словно прожигали екайским пламенем.
— А твою домашнюю лису я заберу с собой… Скоро она откроет врата Нараки, и я закончу то, что начал, ха-ха-ха-ха-ха!
Чародей судорожно сложил два пальца в пасс, и у висков заиграли синие молнии, нанося еще большую боль, пытаясь искоренить свою связь с Привратником, не слышать более скверных речей.
— Уйди! Из моей! Головы!
Прошлась резкая волна незыблемой магии по телу, и чародея откинуло в комод. Сплюнув образовавшуюся из ниоткуда кровь, он стал на ноги.
На следующий теплый день дзенин уже стал появляться на людях, почти не стесняясь своего пугающего внешнего вида. Так успокаивающе подействовали на него разговоры с Кадзу и Масамунэ.
Он продолжал изгонять черного мага из своей головы, однако все попытки каждый раз заканчивались одним и тем же: он харкал кровью, на некоторое время приглушая голоса. Радовало лишь то, что теперь не приходилось платить за магию ежедневными порезами на руках. Веки под повязкой периодически покалывало, самые неприятные ощущения переместились к вискам, так сильно он надавливал искрами из пальцев, похожими на летнюю грозу.
***
Когда синоби зашел, колдун расположился над горой писем и книг, медленно выводя иероглифы на бумаге. Магия спасала, помогала прочесть…
— Уже лучше выходит?
Кадзу, не опускаясь рядом, отмечал успехи слепца на письме.
— Как видишь.
Тон друга-ниндзя стал озадаченным.
— Он все еще тебя мучает?
В этот самый момент боль в висках усилилась, голоса снова зашептали, сводя дзенина с ума.
«Приведешь ко мне кицунэ, приведешь…»
Горло сильно обхватило вокруг, словно цепями. Покатилась по рисовой бумаге кисточка, застилая все чернилами. Такао потянулся руками к голове, снова проходясь разрядами колдовства у висков.