Я сумасшедший. Или нет? Трудно сказать насколько моя реальность отличается от реальности других, когда реальность каждого и любого без исключений отличается от реальности другого. Так я сумасшедший? Официально – да.
Я прохожу лечение N, точнее, заперт в N лечебнице. Мой лечащий врач N – замечательнейший и зауряднейший человек высокого роста и с большими чуть выпуклыми глазами. Его подход к моему лечению не совсем обычен: пару формальных вопросов и мы ведём интеллектуальные беседы. Не дебаты, не споры, не дискуссии с доказательствами и опровержениями. Беседы. Смех, улыбки, грусть, печаль… у них нет ни начала ни конца, они не направлены на то, чтобы один из нас принял точку зрения другого. Эти беседы помогают нам разобраться в себе, а не понять друг друга, тем более меня. И тем менее они направлены на моё излечение от душевного недуга. Но кто знает?..
Моё… моя… место где я… В общем, открывшиеся двери предоставляют к обзору длинный коридор со стенами, утыканными дверьми справа и слева, заканчивается он большим окном. Первая дверь слева – это некое пустующее помещение, о котором я не имею ни малейшего представления. Первая дверь справа всегда открыта – это его дверь. Проходя мимо я всегда вижу телевизор, стоящий на небольшом деревянном комоде на уровне груди. Иного я не замечаю. Следующая дверь слева, вторая – моя. С громким названием "Палата №2", кричащая с маленькой таблички. Дальше… собственно это всё. Только этот короткий отрезок от… входной двери до моей имеет значение.
Итак, моя дверь. Откроем её, узнаем, что там. Где-то стоит стол, где-то кровать, ещё что-то да где-то там есть и стоит. И одно большое окно. Кажется, за ним небольшой балкон. Но что действительно важно, так это мой стул и его кресло. Стул деревянный с высокой спинкой и подлокотниками, обитый красной тканью, оочень удобный. Расположен он так, что, сев в него надо слегка сдвинуть голову вправо, чтобы лицо смотрело на дверь. Напротив стоит кресло с массивными блоками выпуклой чёрной кожи, пластмассовыми подлокотниками и высокой спинкой. Вся эта конструкция держится на лапе, напоминающую куриную, только с шестью пальцами, и колёсиками вместо коготков. Если быть точнее, то это тоже стул. Но мой язык не поворачивается назвать это стулом. Поэтому я зову это креслом. Оно расположено так, что, сев в него надо слегка сдвинуть голову влево, чтобы лицо смотрело на окно.
Ещё мы оба обожаем классическую музыку. Да вообще и классику в любой её ипостаси. Но больше всего – музыку.
Мы каждый день её слушали мало ли, много ли – мы её слушали. Штраус, Мартон, Бетховен, Бах, Моцарт, Чайковский, Мусоргский, Шуберт, Дебюсси, Марчелло, Вивальди, Паганини, Патерлини и многие-многие другие, известные и не очень, те, кто заставлял наш дух замирать, и те, кто откровенно бредил. Мы слушали и блуждали по улицам и переулкам своего сознания, заходя в дома и оставаясь там надолго, и проходя мимо. Мы слушали и забредали, как бы невзначай, в заброшенные районы памяти. Что-то менялось, что-то оставалось прежним. Мы слушали…
Он уходил, тихо прикрывал за собой дверь. Я оставался на своём стуле и слышал всего несколько неспешных шагов.
Так, о чём я? Ах да! Я сумасшедший. Безумный разум в тленной оболочке, ограждённый от нормальности внешнего мира для поддержания этой самой нормальности. Заперт в неволе во имя вольности. Я не мёрзну и не голодаю, позволительно даже прогуляться! И так ли всё узко и ограниченно? Без работы и её начальства, без жилья и за неё платы (стоит ли молчать о соседях?), без денег и возможностей их траты, да в конце-то концов без бремени выбора "что же делать?"!..
Ох, снова я затопал не в те двери. Стоит ли напоминать, что я сумасшедший? Если это ещё не очевидно – скорее стоит продолжить.
Это был бал. Или один из тех аристократических, светских вечеров, что поставляются для элиты нормальности (а вообще, почём мне знать?). Величественный зал, блестящий до зеркальности пол, куча ступеней для эффектности предоставления, разнообразие немыслимых закусок для желудков высочайшего сорта, фраки и смокинги, темнейшие и ярчайшие платья, пышные и поскромнее, скрывающие красу тела и подчёркивающие его уродства. Наидражайшие, ценнейшие экземпляры общества здесь и сейчас!
И мой лечащий врач с чёрным галстуком-бабочкой.
Для меня Шерлок Холмс, с его "разношёрстностью", не вписывался ни в одно общество, ни в одну компанию, хоть и владел отменным актёрским мастерством. Он мог быть кем угодно, но всегда оставался всего лишь Шерлоком Холмсом.
В тот вечер, в том зале тоже был Шерлок Холмс – мой лечащий врач.
Ещё там был мальчик. Единственный ребёнок среди всех. Собственно, это был его вечер, его зал. Строго одетый, печальный мальчишка – единственный сын трагически ушедших родителей. Сирота.