Долго не пьянел, слушал музыку, курил на балконе в одних трусах, думал, что же все-таки лучше: повеситься или вскрыть вены…
«Эх, был бы у меня ствол! – с сожалением думал я, – Ни секунды не колебался, запулил бы себе в голову с удовольствием! Улыбался бы во все тридцать два (то есть, в тридцать оставшихся), пока заряжал, взводил, выбирал позу… В висок, наверное, лучше. Правда, если из ружья, то пришлось бы в рот или подбородок… Да, жаль, что нет ствола…»
Употребил в первый же день почти две бутылки, и даже после этого мозги не отключились, хотя по ногам сильно ударило. Несколько раз падал, стесал себе скулу, рассадил кулаки, ушиб грудную клетку, уснул на полу возле дивана в гостиной.
Вот и отметил я день рожденья моего третьего, самого большого, главного разочарования – разочарования № 3. А как разочарование № 3 свой день рожденья отметило – не знаю, думаю, тоже хреново.
Эпилог
С Асей общался один раз, на следующий же день после нашего, так скажем, расставания. Я только-только проснулся, еще продолжая лежать на полу и пребывать в состоянии опьянения; вдруг зазвонил телефон, лежавший прямо возле меня, на полу под диваном; я, ничего еще не соображая, не до конца понимая, что случилось и где я нахожусь, не глядя на экран, принял вызов.
– Ало, – произнес я в трубку сипло.
– Сережа, слава богу, что ты ответил, – услышал я Асин голос, тут же все вспомнил, сердце защемило, – Я ужасно виновата, я не права, но я не могу иначе. Пойми…
– Я все прекрасно понимаю, – перебил я ее, ощутив невероятное просветление в сознании, видимо адреналин хлынул в кровь, протрезвил, хотя чаще бывает, что он пьянит еще больше, – И я не могу иначе. Пойми и ты, что так будет правильнее. Если мы продолжим общаться, то рано или поздно, расстанемся все равно. Но расстанемся плохо. А я этого не хочу. Не хочу, чтобы ты обо мне когда-нибудь думала с пренебрежением, отвращением, презрением,… поэтому, просто представь, что я куда-то уехал далеко-далеко и не имею возможности с тобой связаться. Возможно, это не навсегда, но сейчас именно так будет вернее поступить.
– Но ведь мы так прекрасно общались…
– Мы прекрасно общались потому, что ты не знала наверняка, как я к тебе отношусь, – вновь я ее перебил.
– Но ведь я знала! – сквозь плачь воскликнула она, – Я чувствовала это. Мне порой казалось, что я читаю твои мысли. Твои чувства ко мне для меня не являются препятствием для дружбы с тобой.
– А для меня являются, – отрезал я, – Я так не смогу, прости.
Она плакала, я тоже; взял паузу, чтоб отдышаться, затем, собравшись с силами, продолжил, стараясь говорить спокойно:
– Я тебя на всякий случай удалю из соцсети. Ты на меня не обижайся. И не думай, что я на тебя обижен. Просто это уменьшит соблазн начать тебе писать. Ведь я, в определенном состоянии, могу быть навязчивым. Передавай привет Ксюше, Глебу. Помни, что ты для меня всегда будешь…
Я не смог закончить фразу, просто прошептал ей: «все, пока», и положил трубку.
Ася тут же перезвонила, я не ответил. С огромным трудом, через боль в ребрах и в то ли отлежанных, то ли отбитых плечах, поднялся, проковылял на кухню, выпил водки с горла…
***
Бухал еще три дня, после два дня приходил в себя, затем собрал самое необходимое, сел в машину и поехал… в Курганы к Татьяне.
Думаю, не стоит рассказывать, чем я с нею занимался – и так все понятно. Из первых двух-трех дней, проведенных у нее дома, я еще кое-что помню, так как употреблял более-менее в умеренных количествах. А потом все-таки слетел.
У меня даже поверхностных воспоминаний не осталось о том, каким образом я очутился в борисовской больнице под капельницами, с сильнейшей алкогольной интоксикацией, даже в коме побывал. Как оказалось, привез меня на моей же машине в Борисов из Курганов Петрович, передал врачам; получается, что я обязан ему жизнью. Он потом еще звонил не единожды, справлялся о моем здоровье. Ну и рассказал мне кое-что интересное.
Поведал он мне, что Степка, спустя неделю после нашего отъезда, вскрыл себе вены. Удачно. Насмерть. На его похороны ни его бывшая жена, ни его сын не явились. Алексеевны не стало неожиданно для всех еще через неделю – умерла во сне от внезапного кровоизлияния в мозг. После похорон Алексеевны, Ивановну забрал к себе ее внук Пашка, так как та совсем умом тронулась, видимо еще и на почве стрессов. Ну и Трофимовну Петрович к себе перевез – не оставлять же ее одну на всю деревню. В общем, Спаси вымерло полностью.
Я не расспрашивал Петровича обо всех обстоятельствах случившегося лично со мной, так как испытывал ужасный стыд, и хоть и было любопытно, но страх перед правдой был значительно сильнее.