– Какая глупая, дурацкая смерть, – тихо сказал он.
– Может, для нее это было самым важным в жизни, – возразил Б. – Ее и похоронить надо с этой сумкой, как настоящего воина с его оружием.
Внезапно господин А. стал усиленно шмыгать носом:
– Вы ничего не чувствуете? Что-то запах какой-то… Как будто…
– Да, да, я тоже чувствую, – ответил Б., втягивая ноздрями воздух.
– Наверное, градом пробило газовую трубу, – все так же невозмутимо прокомментировал официант. Тот самый, который не хотел быть спасателем.
В зале воцарилась гробовая тишина. Так как этот обмен мнениями услышали все присутствующие, всех в один миг охватило одно и то же желание: немедленно очутиться как можно дальше от этого места. За долю секунды каждый успел взвесить свои шансы первым добежать до двери и вероятность быть убитым градом снаружи по сравнению с вероятностью сгореть заживо внутри. Но им не суждено было в панике передавить друг друга, потому что долю секунды спустя взору посетителей ресторана предстала новая, совершенно завораживающая картина. В открытый проем двери медленно, словно крадучись, влетело нечто вроде шаровой молнии. Она вела себя как исследовательский зонд инопланетного космического корабля: тихо потрескивая и перебирая щупальцами, мерцающий шар оранжевого цвета завис в полуметре от входа и начал снисходительно рассматривать полтора десятка замерших в неестественных позах людей, их перекошенные лица, выражающие страх и ужас.
– Это пиздец, – мрачно произнес господин А. – кажется, единственный, кто сохранял самообладание в этой ситуации.
В следующий миг оглушительный взрыв обратил в прах одно из самых пафосных заведений Москвы вместе со всем его гламурным содержимым.
Часть I
Ева
– Ваш чай, Кирилл Ханович. – Секретарша поставила на стол чашку и блюдечко с завернутыми в фольгу маленькими шоколадками. – Что-нибудь еще желаете?
– Нет, спасибо, Ева, – пробормотал Потемкин, не отрываясь от монитора. – И пригласите ко мне через полчасика этих, как их, Бурунина с Коготковым.
Ева медленно удалилась, цокая шпильками. Этот звук заставил Кирилла перевести взгляд на ее манящие формы. «Вот уж верно говорят – ноги от ушей», – подумал он, скидывая с подчиненной миниюбку и блузку, расстегивая бюстгальтер. Виртуально, разумеется. С младых ногтей Потемкин усвоил золотое правило: «Не сри, где спишь, и не ебись, где работаешь». Эта девочка приехала покорять первопрестольную из Сочи. Сочинские барышни, формально провинциалки, никогда не проходили по разряду урюпинских ложкомоек. Они все же представляли южную столицу государства Российского, где карусель жизни вращалась на тех же оборотах, особенно в летний сезон. Да и статус столицы предстоящей зимней Олимпиады накладывал на обладателей сочинской прописки дополнительный лоск. Впрочем, огни русской Ривьеры светили отраженным светом, и никакие климатические преимущества жизни в субтропиках, равно как и никакие ужасы бытия стоящего в смоге и смраде Третьего Рима, не могли остановить мотыльков, вознамерившихся стать частью светила.
Потемкин прекрасно понимал, что Ева отдалась бы с пол-оборота, – уж больно очевидно сохла по нему эта красавица. Своего начальника она просто боготворила – в ее глазах он был настоящий принц: относительно молодой (все мужчины до сорока относились к этой категории), красивый, образованный и ухоженный столичный фрукт, всегда обращающийся к ней на «вы», то есть к тому же неплохо воспитанный. Что немаловажно, дающий ей средства к существованию – при не очень-то пыльной работе вполне достаточные, чтобы снимать квартиру в Бибиреве, скромно жить и учиться на вечернем в каком-то гуманитарном институте. Вот по этим-то причинам Потемкин даже не помышлял о том, чтобы переводить деловые отношения в интимную плоскость. Точнее, конечно, помышлял, но тут же отгонял эту мысль, как назойливую муху. Ведь стоит только раз сорвать этот цветок и потрахаться, как девочка сразу начнет строить на него планы, что в его планы никоим образом не входило. Ибо цветок тотчас превратится в кактус, который захочется поскорее выкинуть на помойку. А как работник она его устраивала совершенно. То есть можно испортить жизнь и ей, и себе. Поэтому Кирилл поставил между Евой и собой стену принципа, чем в глубине души очень гордился, так как это повышало его самооценку. Возможность обладать порой доставляет большее удовольствие, чем само обладание. И Потемкин чувствовал себя Марком Аврелием, укрощающим низменные помыслы во имя абстрактного общественного блага.