Жил-был блин — рассыпчатый, крупитчатый, поджаренный, подпеченный.
Родился он на сковороде, на самом пылу.
Масло на сковороде кипело, шипело, прыгало, брызгалось во все стороны.
— То-то раздолье!.. А ты что — глупая сковорода?! Сковворрррода!.. Ее жарят, а она лежит себе, не шелохнется… Чумичка, чернавка противная!
— Ну! — сказала сковорода. — Коли не было бы меня, чумички, так тебе не на чем бы было прыгать. Но погоди! Погоди!.. Вот на тебя тесто положат.
— Не смеют!..
Но оно только успело выговорить: «Не сме…», как вдруг: шлеп! И на него вывалили целую большую ложку кислого-прекислого теста…
Батюшки! Как оно обозлилось! Закричало, заворчало, забрызгало.
— Куда лезешь, кислятина!!!
Но кислятина преспокойно расползлась по всей сковороде как будто ни в чем не бывало.
— Вот видишь! — сказала сковорода. — Я на огне, ты на мне, а тесто на тебе!
Но масло ее не слушало. Оно кричало, ворчало.
— Прочь, прочь, глупый блин!.. Сейчас тебя снимут, снимут! Прочь, прочь, прочь!
— Как бы не сняли, — сказала сковорода, — видишь, какое скорое, да не спорое.
Но действительно, подошли, подсунули ножик под блин и подняли его.
— Что, что, что, что?! — закричало, обрадовавшись, масло. Но не успело оно хорошенько расчтокаться, как вдруг — шлеп!.. Тот же блин, да другой беленькой сторонкой, так-таки, прямехонько, на самую серединку.
Ну, тут уж масло совсем обозлилось, просто вышло из себя и все в блин ушло. Уж оно там кипятилось, ярилось, возилось, ин-да весь блин горой вздуло и стал весь блин комом.
— Ну, — сказала кухарка Матрешка, — первый блин всегда комом.
Взяла она его, раба Божьего, со сковороды, без всякой церемонии, просто руками — и прямо в рот… Туда ему и дорога! Не долго жил, мало нагрешил.
Испекла Матрешка другой блин, да на таракана наступила.
— Наше место свято! Пожалуй, подавятся господа, будет мне беда!
Скорехонько со сковороды стащила — и прямо в рот… Туда ему и дорога!
Испекла третий блин, да кошка Машка, блудница-канашка, за снетками на стол вскочила.
— Брысь, подлая!
Стала ее выгонять, хлестать… глядь! А блин совсем сгорел, черней угля стал… Скорехонько со сковороды стащила — и прямо в рот… Туда ему и дорога!
Испекла четвертый блин, да кум Матвей пришел. Юлил, лебезил, всяки мины подводил. Болтал, болтал, лясы да балясы распускал. Ушел… глядь! А на сковороде один уголь пригорел.
— Ах, чтобы ему прямо со сковородки, да поперек глотки!..
Чистила, чистила, насилу уголь отодрала.
Пятый блин стала печь — оказалась в масленке течь… Туда, сюда.
— Батюшки! Матушки! Все масло на плиту убежит… Давно, поди, надо масленку переменить, да на огонь-то не ставить. Вишь, треснула, поганая!..
Перелила наконец маслице в кастрюлечку. Все ладнехонько обрядила, только пятый блин спалила.
— Ах ты!.. Непутный! Чтоб тебя огнем спалило.
Однако все-таки остатки в рот упрятала… Туда им и дорога!
Шестой блин испекла, наконец, как бы должно!.. Больно уж хорош вышел! Пухлый, румяный, крупитчатый, рассыпчатый, что твой кум Матвей… Не утерпела, пятый горький блин им заела. Туда ему и дорога!
Седьмой блин вышел еще лучше.
— Эх, что, мол, эта и за кухарка Матрешка. Молодец баба блины печь!
И в награждение без хлопот прямо его в рот… Туда ему и дорога!..
Пекла, пекла, пекла — индо живот вспучило. Глядь, поглядь! Хвать, похвать! А в чашке-то уж дно видно.
— Ах ты пакость!.. Гля-кось: все тесто спалила!.. Оказия!.. Нешто побежать к соседям — тестица попросить.
Платочком накрылась, чашечку захватила. Побегла.
Просила, просила… нигде не дают.
— Ах вы непутящие! А пуще всего Стешка… У! чер-ерт баба!..
Сцепились, бранились, ругались, расплевались, разошлись. Как быть должно!
Пришла назад. Тошнехонько! Платочка с головы не сняла — в кабак побегла. Две косушки пропустила, от сердца отлегло. Развеселая такая домой пришла, песню петь зачала.
Сидит, поет и ухом не ведет. Море по колено. Приходят господа.
Стали Матрешку бранить, ругать, пьяницей называть.
— Да нешто, говорит, сегодня не маслена?.. И в маслену-то отдыха нет… Господи! Жисть-то горемычная!.. — и разревелась.
Разумеется, обозлились, затопали, закричали и вон Матрешку прогнали.