— Мафон куплю, — мечтательно сказали слева. — Фирменный. И кассет. Штук пять сразу.
Я задохнулся от смеси возмущения, удивления и любопытства. Во-первых, вот нашел, о чем мечтать в такой момент. Во-вторых — вот уж от кого я не ожидал таких мечтаний. В-третьих, кого, интересно, он записывать собрался, весь правильный такой? Не хэви-метал же и не Арканю Северного. Высоцкого, небось, или вообще Пугачеву.
Спросить я не успел — справа, конечно, опередили. Куда более презрительным тоном, чем тот, на который я был способен:
— Размечтался.
Надо ей анекдот «Размечтался, одноглазый» рассказать, подумал я.
А она продолжила:
— Фирменный, знаешь, сколько стоит? Ты думаешь, тебе Ленинскую премию дадут или там Государственную? Или зарплату, как у академика?
Слева вздохнули.
— Ну мы же не за зарплату, правильно? — спросил я. — И не за мафон.
— А за что? За счастье народное?
— За карто-ошечку, — протянул я, нагибаясь за газетным свертком. — Ветку мне подай, будь другом. Сейчас покажу вам, что такое настоящий пацанский картофан. А что запишешь-то? Аббаба-бонимэ?
— Да что угодно. Там же можно даже книги, например, записывать. Достать не смог — пофиг, в библиотеке взял, сам вслух начитал, и всю дорогу она с тобой, как музон, захотел — послушал.
Я, подумав, пока закрывал картошку углями, очень серьезно посоветовал:
— Можно сразу как «Бременских музыкантов» читать, с песенками. Самому сочинить, и, как диктовать задолбался, петь начинаешь.
Справа глумливо пропели старательным басом:
— Ла-ла-ла-лай ла-ла-ла.
Слева в тон повторили:
— Ла-ла-ла-лай ла-ла-ла.
И я завыл романтическим голосом:
— Куда ты, тропинка, меня привела!
— Интересно, что они поют? — проскрипел Главный.
— «Спят усталые игрушки», — предположил Обухов. — Им баиньки давно пора, а дозорный говорит, они не только поют, они еще картошку печь собрались. Завтра вареные встанут, а нельзя завтра вареными-то.
— Пусть. Старт поздний, подъем по такому поводу можем на часок сместить. Зато будет своя традиция перед стартом. Песни, костер, картошечка. Не хуже, чем «Белое солнце пустыни» смотреть и на колесо автобуса мочиться.
— Думаете, дойдет до традиции? В смысле, еще детишек до полетов допустят?
— Да куда денутся. Лишь бы эти…
Главный замолчал, застыв лицом к окну, за которым приплясывал далекий светляк костра. Светляк казался очень маленьким. Обычно пламя отбрасывает длинные тени, но тени от этого костра были невыносимо короткими.
Обухов отвернулся от окна и вполголоса сказал:
— Куда денутся. Удачно пройдет — значит, дети должны летать. Неудачно — значит, никто никогда летать не будет.
Главный укоризненно скрипнул. Обухов, сунув руки в карманы, продолжил:
— Мочиться все равно придется. Перед стартом-то как иначе. Это у американцев подгузники, знай под себя ходят. А у нас даже дети не ссутся.
Главный скрипнул — кажется, с одобрением — и поехал к выходу. У двери он остановил коляску и сказал:
— Через часок все-таки отбой им сыграй. Не через дозорного, сам.
— Обижаете, Алексей Афанасьевич. Когда уж я не сам-то.
— Вот и молодец. Ну и про мочиться и прочее — пусть они тоже сами решат. Это их полет, их решение, их ответственность.
— Через сутки, чуть больше, само решится.
— Через сутки, чуть больше, все решится, — сказал Главный и выехал в дверь.
Через сутки, чуть больше, я вбежал в подземный ход, задыхаясь, и сказал:
— Все херово. На космодромной части все разрушено, котлован остался. На аэродромной фирмовых машин полно и флаг вместо нашего французский, что ли. Нас, по ходу, НАТО захватило.
— Бал-лин. А год-то какой?
— Получается, военный, — сказал я. — Ладно. Переходим к плану «Хэ». Что там первым делом уничтожать надо?
Общий сбор
Заслуженный отдых
В пионеры всех принимают одинаково. Собирают в актовом или спортивном зале, реже в классе, рекреации или на школьном дворе, выводят перед линейкой и заставляют, держа приготовленный галстук на выставленном перед животом левом предплечье, хором декламировать давно выученное наизусть: «Перед лицом своих товарищей торжественно обещаю горячо любить свою Родину, жить, учиться и бороться, как завещал великий Ленин, как учит Коммунистическая партия».