В дореволюционной справочной литературе можно отыскать следующие сведения: «Сапожный промысел распространен во многих местах империи. Главное средоточие его — Тверская губерния… Центр производства в Тверской губернии село Кимры с его районами, в которых насчитывается более десятка тысяч сапожников-кустарей». До полутора миллиона пар добротной обуви в год изготовляли кимрские умельцы.
И все же в глубинке всяк крестьянин был сам себе кожевник, шорник, скорняк… От поколения к поколению передавались в семьях секреты и навыки работы с кожей. А от старших к младшим — тулупы (что теперь принято называть дубленками), сапожки да башмаки
Кожаные вещи в семьях берегли, зная, какой немалый труд в них вложен, а саму кожу наделяли даже волшебными свойствами. А.Н.Афанасьев писал в своем исследовании «Поэтические воззрения славян на природу»: «На Руси существует любопытное поверье: если в лунную ночь на Святках пойти к проруби, разостлать на льду воловью или конскую кожу и, сидя на ней, смотреть в воду, то нечистая сила поднимет ее по воздуху и покажет все, что должно случиться в будущем».
Наверное, только «нечистая сила» могла показать нашим пращурам времена, когда потомки будут стыдливо называть свою страну «лапотной», не задумываясь над тем, что, если встарь каждая семья держала скотину, то и кожи использовались по назначению — на пошив обуви и одежды.
Кстати, Михаил Литвин еще в середине XVI в. отметил, размышляя о нравах и обычаях русских, что в Московии «…зверей такое множество, в лесах и степях, что дикие волы (зубры), дикие ослы и олени убиваются только для кожи, а мясо бросается, кроме филейных частей: коз и кабанов оставляют без внимания. Газелей такое множество перебегает зимою из степей в леса, а летом (обратно) в степи, что каждый крестьянин убивает тысячи. На берегах (реки) живет множество бобров. Птиц удивительно много, так что мальчики весною наполняют лодки яйцами уток, диких гусей, журавлей, лебедей, и потом их выводками наполняются птичьи дворы. Орлят запирают в клетки для (добычи) перьев к стрелам».
В то же время английский мореплаватель Климент Адамс писал, что «северная часть Руси доставляет редкие и драгоценные меха, в том числе и соболей, которых наши дамы так любят носить на шее, также белых, черных и бурых лис, меха заячьи, бобровые и других животных, известных под разными скифскими именами. В море водится редкий зверь, называемый моржом… Его ловят, потому что зубы его у русских в таком же употреблении, как у нас слоновые.»
А в конце XVI в. немецкий естествоиспытатель и географ Эльзевир из Лейдена, никогда не бывший на Руси, но слушавший многочисленные купеческие рассказы о ней, счел наипервейшим товаром русской торговли «меха разных животных, коими жители укрываются от зимней стужи и коих продают чрезвычайное множество приезжим купцам. Торговля сия столь значительна, что в некоторые годы, как замечено, вывозимо было из Руссии количество мехов на 40–50 тысяч рублей и более. Между сими мехами первое место занимают соболи, коих цену возвышает чрезвычайная роскошь европейских женщин. Прочие суть: лисицы, черные и красные, также и белые, доставляемые в великом количестве из Сибири, куницы, бобры, красивые шкурки горностаев, волки, рыси и прочие…»
«Мягкой рухлядью» называли на Руси все роскошное разнообразие мехов, но не было в этом определении ничего уничижительного, ведь слово «рухлядь» в те поры означало — рушимое добро, пожитки, скарб. В. И. Даль отмечал в своем знаменитом словаре, что уже в его времена место этого слова в лексиконе соотечественников заняло понятие движимость, движимое имущество. «Лучше ли это?» — вопрошает читателя великий словарист.
Кстати, рухлядная палатка — это не скромный сарай, где в нагромождении хранится хлам, а каменная постройка со сводом, железными дверьми и ставнями, предназначенная для сбережения пожитков от воров и пожаров.
Пожалуй, мягкая или пушистая рухлядь могла тоже храниться в такой палатке, ведь были времена, когда мехами платили цари жалованье своим слугам, да и в дар иностранным повелителям отправляли звериные шкурки.
А тем, кто перед царем-батюшкой сильно отличился, мог он жаловать шубу со своего плеча. До Петра I такой меховой подарок да ковш для питья из чистого серебра были едва ли не самыми высшими наградами.
Кстати, фонд дарственных одеяний был немалый. Ведь для хранения царских одежд был сооружен целый ряд кладовых, раскинувшихся едва ли не на целую улицу, — вот такой «гардеробчик»! Но цари не были слишком уж расточительными в наградах. Иной раз богатые одежды из царских закромов словно на прокат выдавались царедворцам специально в преддверии значительных событий — приемов, пиров, а по прошествии «церемониальных мероприятий» одежда вновь возвращалась на место.