Я кивнула консьержке, намереваясь поскорее уйти:
— Спасибо, миссис Гросвел. Вы очень любезны.
Она хлопала глазами, улыбнулась, но по сморщенному лицу я понимала, что она просто сгорает от любопытства. Я сделала вид, что меня посетила догадка:
— Как я могла забыть! Подруга прислала термолистый чай. Очень советую, миссис Гросвел — очень хорошо для лица. Утром и вечером небольшую чашку…
Миссис Гросвел многозначительно закивала — наверняка, сейчас же кинется заказывать.
Я отделалась от консьержки и поспешила в лифт. Руки предательски дрожали, пальцы стали деревянными. Произошедшее в ресторане выбило меня из колеи — я до сих пор не могла прийти в себя. Не люблю сюрпризы. Ненавижу. И не жду от них ничего хорошего. Я приоткрыла коробку и увидела внутри простую белую карточку, какие часто вкладывают в коробки. Когда я перевернула ее — едва устояла на ногах. Ненавижу предчувствия. Еще больше ненавижу, когда они сбываются. Внутри все ухнуло, будто оборвалось. Будто лифт резко затормозил на огромной скорости, и сердце подскочило к самому горлу вместе с желудком. Пришлось даже прислониться к стенке.
Черная уверенная вязь на тахве:
«Прекрасная Амáни, я никогда не терпел такого оскорбления, тем более, от женщины. От моих подарков не отказываются, как не отказываются от моей дружбы и моего расположения. Предпочту считать ваш поступок растерянностью и смущением, потому что иного объяснения не приму. Посылаю вам то, что преумножит вашу красоту сильнее, чем недостойный дар, предложенный ранее. Аскар-хан аль-Зарах».
Коробка в руках ходила ходуном, прожигала ладони. Я дошла до своей квартиры, долго не могла сосредоточиться, смотря в сканер. Наконец, прибор считал данные, и дверь приоткрылась с едва слышным писком. Я зашла в прихожую, тут же скинула туфли и без сил опустилась на пуфик, обтянутый мягкой белой кожей.
— Свет.
Тут же засверкали блуждающие лампы, как рой насекомых, собираясь под высоким потолком над моей головой. Я сняла дрожащими руками плексокартонную крышку, и достала красный лакированный футляр, похожий на плоскую дамскую сумку. Открыла и едва не отшвырнула. На бархатной подушке сверкало бриллиантовое колье. Три ряда огромных чистейших камней, оправленных в белый металл. Платина.
Зарах неплохо оценил меня. Амани… он назвал меня «желание». Будто дал кличку, как собаке. Будто присвоил. Это должно было льстить, но я не испытывала ничего, кроме отчаяния. Я захлопнула крышку, сунула футляр в коробку и отбросила ее на полочку перед зеркалом, как пустую безделушку. Уткнулась лицом в ладони и шумно дышала. Что теперь делать? Принять — невозможно. Недопустимо. Вернуть? Всучить администратору? А если отнести бриллианты в департамент и позволить службам уладить эту проблему? Я покачала головой: не знаю… Пожалуй, если отнести в департамент, дело, действительно, перестанет быть личным и будет иметь более весомые последствия. И как это отразится на мне? Черт возьми! Такую ситуацию никогда не рассматривали в учебных инсталляциях. Видно, не могли измыслить, что она может существовать.
Я поднялась, запустила пальцы в волосы. Все завтра. Я слишком устала. Подумаю с утра, на свежую голову. Я побрела в спальню, на ходу расстегивая платье. Нащупала пусковой бегунок молнии на спине, нажала, чувствуя, как ткань расползается. Блуждающие лампы следовали за мной, как разумные светлячки. Я вошла в спальню и обмерла: все мои вещи были раскиданы, кровать вспорота, ящики гардероба валялись на полу. Толстый бежевый ковер был усыпан бельем. В углу валялась помятая коробка, в которой я хранила старые вещи. Я кинулась, было, собрать мамины фотографии, но тут же остановилась. Лучше ничего не трогать.
Я бессильно опустилась на ковер и прислонилась спиной к изножью кровати: неужели все начиналось заново?
9
6 лет назад
Я вернулась из Центральной тюрьмы уже затемно. Долго стояла над раковиной в тесной, пахнущей плесенью ванной, намыливала руки. Смотрела на себя в мутное зеркало с черными разводами под стеклом. Ничего не изменилось: тот же нос, те же глаза. Те же губы. Красивые, рельефные, яркие. Мне всегда нравились мои губы. Мамины. А она была красавицей. Теперь эти губы казались удивительно порочными. Я будто смотрела на них глазами мужчин и представляла, как они обхватывают налитый член. «Рабочие» — именно так сказала бы Дарка. И поржала бы, сопровождая слова недвусмысленным жестом. Она никогда не скупилась на жесты. Впрочем, как и на слова. Смелая прожженная девица. Я ей немного завидовала. Как завидует чужой смелости человек, полный наносных условностей.