…Откуда англичане могли получить фото Сашеньки, спросил себя Исаев. Этот вопрос не давал покоя, рождал какое-то напряженное чувствование, не оформившееся еще в мысль, но затаившееся во всем его существе.
Идет игра, ему это было ясно, идет по тем правилам, которые он не смог еще понять, но они, эти правила, были изощренны, безукоризненны по форме, но при этом как-то уж слишком упрятаны.
Этот Макгрегор легко доказал мне, что он знает про Штирлица, Исаева, про Сашеньку и, наконец, про Пола Роумэна. Это очень много, это успех, я в нокауте. Но отчего он не закрепил свою позицию наступлением? Почему? Англичане — при всем их такте — жесткие политики, их национальный характер более всего проявляется в спорте: они подарили миру теннис, футбол и бокс, они умеют силово, мотающе, но тактично атаковать, чего же не атаковал Макгрегор? По-моему, его вообще не очень-то интересовали мои ответы, он добивался другого. Чего?
…Человек в полувоенной форме без погон вошел к нему с подносом, как и вечером: тарелка с овсянкой, кусок хлеба с сыром и чашка с жидким кофе. Как и вечером, он дождался, пока Исаев закончит завтрак, забрал тарелку в первую очередь, потом уже чашку и ложку.
— Когда у вас время прогулок?
— У вас пока нет прогулок.
— Почему? Я наказан?
— Задайте вопрос тому, кто ведет ваше дело.
— А библиотека? Я могу пользоваться услугами тюремной…
— Здесь не тюрьма.
С этим человек вышел, мягко прикрыв за собою массивную, на пневматике, дверь…
…Через пять дней снова пришел Макгрегор, протянул Исаеву листок бумаги:
— Распишитесь.
Исаев прочитал текст: "По настоянию штандартенфюрера СС Штирлица, который утверждает свою принадлежность к русской разведке ("М.М.ИСАЕВ"), означенный Штирлиц передается советским властям".
Лихая закорючка вместо подписи под машинописным текстом: "помощник начальника отдела"; дата; ни номера, ни печати.
— Согласны с такого рода решением? — спросил Макгрегор.
— Абсолютно.
— Извольте дописать: "С решением согласен". И распишитесь. Той фамилией, которую сочтете более удобной.
— Устного согласия недостаточно?
— Нет. Вы, видимо, слыхали, что множество русских отказываются вернуться домой, справедливо полагая, что их, как всех пленных, которые заразились, — Макгрегор усмехнулся, — западным вольнодумием, отправят в Сибирь. Чтобы в будущем вы не чинили нам иск за то, что мы отдали вас большевикам, извольте выполнить формальность.
Исаев подписал бумагу, Макгрегор кивнул ему и молча вышел.
Его привезли на загородный аэродром к дребезжащему полувоенному "дугласу" с двумя рядами металлических стульев, закрытых тулупами, и с двумя кушетками в первом отсеке.
Возле двери пилотов, после молчаливого акта передачи Макгрегором таинственного пленника (по ночному городу везли с завязанными глазами; Исаеву почудилось, что дзенькал трамвай, как московская "аннушка" в те благословенные годы, когда был жив папа; странно — разве в лондонских пригородах ходят трамваи? Впрочем, почему я думаю, что это Лондон, а не Глазго или Манчестер?), капитан, назвавшийся Перфильевым, сердечно приветствовал Штирлица, и самолет с тщательно закрытыми иллюминаторами ушел в небо.
— К столу, Всеволод Владимирович, — Перфильев назвал его так, как последний раз называл Уншлихт в двадцать первом, когда встретились в Реввоенсовете республики: отправляясь во Владивосток, Владимиров, впрочем, тогда уже Исаев, был по рекомендации Дзержинского принят зампредом РВС Склянским, а потом, минут на пять всего, его пригласил к себе наркомвоенмор Троцкий.
…На ящике, укрытом газетами, стояли бутылка коньяка, банки шпрот, сардин и крабов; сырокопченая колбаса, сыр, сало.
Потрясли Исаева яйца, сваренные вкрутую; за четверть века отвык; на Западе так не готовят…
Или оттого, что выпил он большой фужер коньяку (капитан Перфильев только пригубил: "Я еще должен работать во время рейса, Всеволод Владимирович, не взыщите"), то ли оттого, что стало ему сейчас сладостно-спокойно, ушли из головы все эти "никс фарштеен", страшные унижения в гальюне, странный Макгрегор, вон всякий сор из головы, он — неожиданно для себя — отключился; такого с ним никогда не было…